которая тоже склонна разрушать все вокруг, а он любит. Сейчас я это хорошо вижу. Как умеет, а умеет хреновато, но это правда больная привязанность. Не такая розовая и сопливая, как хотелось бы маме, но крепче любого каната.

Спросить совета? Подозреваю его ответ будет, сделай все, чтобы вернуть: уговори, соблазни, подкупи, шантажируй, сделай ей ребенка, но добейся.

Не хочу от него это слышать. Это звучит мерзко. Особенно, потому что я на той грани, когда готов послушаться.

Моральные принципы, которые я в себе воспитывал все эти годы, шатает, они летят к дьяволу. Да, кто-то скажет, что у меня морали нет, но это не так. Она ебанутая, но достаточно четкая. Своих защищать, врагов уничтожать, за удар мстить, свое не отдавать, вторых шансов не давать.

И я сам же и попрал все.

Инга и так давала мне аванс, когда хотела поговорить и разобраться, а я смылся заграницу. Детский сад. Она все еще со мной разговаривает, хотя я не заслуживаю даже ее взгляда после того, что сделал я сам. Не Кравцова и не Зверев. Я сам натворил.

Жжет. Жжет воспоминание о той ночи.

Пока я был уверен в своей правоте, мне удавалось гнать его от себя. Я считал это притворством, удачной актерской игрой, а сейчас…

Я доезжаю до дома Инги, как сквозь тоннель из смазанных городских огней. Гиперпрыжок. Вспышка. Знакомая дверь подъезда.

Обрывками реальность вторгается в белый шум в моей голове.

Жирный черный кошак, сидящий на козырьке подъезда и лениво разглядывающий желтыми круглыми глазами суетящихся кожаных внизу.

Мужик, придерживающий тяжелую дверь и поторапливающий отставших.

Мамашка, волокущая за руку в подъезд ноющего пятилетку с фразой: «Я тебя больше в гости не возьму. Зачем ты вылил компот на игрушки Катеньки».

Очень хочется рявкнуть, что все правильно. Ибо нехуй. Катенька вырастет, станет продажной сукой и будет ебать ему мозги, если не поставить на место ее прямо сейчас. Игрушки не должны быть для Катеньки важнее пацана.

Но сдерживаюсь, одарив мальчишку сочувственным взглядом.

Задевая плечом мужика, прохожу в подъезд и взлетаю на этаж, шагая через несколько ступенек. Жму на звонок и, не выдержав, начинаю колотить в дверь.

Инга открывает почти сразу. Почти. В нос мгновенно ударяет запах ее геля для душа, взгляд в секунду выцепляет детали: мокрые кончики волос в хвосте, темные пятнышки от брызг на розовых тапках… Из душа. Смывала с себя запах чужого мужика и секса.

Ботинок, куртки в прихожей нет, но… А если он до сих пор здесь?

Не разуваясь, прохожу вглубь, Инга с недоумением в глазах идет за мной, как привязанная, вызывая у меня всплеск агрессивного раздражения.

— Дим, ты чего? Что-то случилось? — подает она голос.

Чего? Случилось?

Дрянь!

Сердце пашет так, что стук его заполняет все тело, запуская вибрацию.

Разворачиваюсь к ней и понимаю, что хочу задушить. Ярость волнами омывает меня всего. Вот так намотать ее волосы на кулак, прижать телом ее к стене, чтобы шевельнуться не могла, вот так положить ей ладонь на хрупкое горло и …

— Дим, что ты делаешь? — спрашивает Воловецкая, доверчиво позволившая мне все это проделать. Осталось только сжать руку. — От тебя пахнет алкоголем, ты, что, за рулем?

Стервозные нотки в голосе вскрывают мне мозг.

Гадюка. Еще и прикидывается, что ей на меня не плевать. Беспокоится она… двуличная тварь.

Не могу смотреть ей в лицо, видеть фальшивую заботу, поэтому не свожу взгляда с собственных пальцев, лежащих на бьющейся жилке.

— Мы никуда не едем, — бесстрашно заявляет Инга.

Она еще мне условия ставить будет? Сейчас я покажу ей, кто тут главный.

— Точно. Не едем, — рублю я и запускаю вторую руку ей под футболку.

Сейчас она мне все отработает. Не для того я сбивал ей целку, чтоб она давала всем вокруг. Надышаться на нее не мог, мозгами калечный.

Я тащу ее в спальню, толкаю на кровать и, содрав с себя куртку, набрасываюсь на нее.

Ничего не понимающая Инга воспринимает это как игру.

О, да! Пара минут и она уже мокрая. Задрав домашнюю юбчонку, я пристраиваюсь между ее ног и жарю ее до стонов и всхлипов. Что, Ингуша? Нравится пожестче? Нравится, когда клиент, не раздеваясь, вставляет? Когда не целуя, сразу натягивают? Вколачиваюсь так, что у меня крыша едет, но в последний момент умудряюсь вспомнить и кончаю ей на живот.

Выдохнув, поднимаюсь, застегиваю ширинку и, достав из заднего кармана лопатник, отсчитываю несколько купюр. Бросаю их прямо на забрызганный спермой живот.

— Сегодня ты была хороша, но профессионализма не хватило. Ничего, придет с опытом.

Пиздец мне. Рэм прав шансов нет.

Я останусь у этой двери навеки.

Я бы не простил на месте Инги.

Жизнь без нее — ад.

Я тлею, гнию. Иногда что-то смешное происходит, и я смеюсь, но не весь, а потому что положено смеяться. Только рядом с ней я горю, живу по-настоящему, а без нее я — кучка мокрой вонючей золы. Я постоянно неосознанно ищу ее глазами в толпе в универе и на улице. Даже дома мне иногда кажется, что Инга вот-вот выйдет с кухни и скажет, что мясо она опять спалила, и я должен заказать пиццу, или откроется дверь ванной, и в клубах пара появится ее силуэт.

Даже сейчас я чувствую запах это проклятого геля для душа с малиной.

Будто стоит мне вытянуть руку и смогу вытереть капельки воды с ее кожи.

Поддаваясь порыву, я тянусь вперед, и текущий чердак подкидывает мне мираж. Пусть так. Наверное, я сошел с ума.

— Я так виноват, — выдыхаю я свою ядовитую боль.

За то, что я натворил нельзя попросить прощения. Невозможно исправить. Необратимость сжирает меня заживо.

Волос слегка касается рука. И этот нерешительный жест заставляет меня распахнуть глаза.

Это не бред.

Моя девочка смотрит на меня