— А ты не знал, что это так? — ответил старик, глубоко потянув из чубука, словно желая заглушить свою досаду. — Что поделаешь, сынок, ведь если мы не дадим добровольно, возьмут силой. Спасибо еще, что, обирая нас, прикидываются друзьями.

— Мы сами этому потворствуем, — ответил сын. — Отказали бы разок-другой, поневоле им пришлось бы самим пахать и сеять и в поте лица добывать свой хлеб. Однако мы потворствуем их лени, даем возможность жить за наш счет.

— Ты прав, — с грустью произнес отец, — но нам очень трудно сразу искоренить то, что узаконили наши деды. Мы пожинаем горькие плоды их недомыслия. Послушай, сынок, я понимаю, что в сердце твоем кипит гнев, что ты ненавидишь рабство, но я спрашиваю тебя: какой у нас выход? Если мы им откажем — разгорится вражда; подумай сам, что будет, если они угонят всех наших овец. Кому мы пойдем жаловаться, кто нас защитит? Те, кому надлежит пресекать зло и наказывать беззаконие, сами разбойники — начиная с вали и кончая уездным начальником. Все они одного поля ягоды; недаром говорится: «Собака собаке родня». Ты же видел своими глазами, что эрзерумский вали, вместо того чтобы заковать в кандалы Фатах-бека, этого отъявленного разбойника, и отправить его на виселицу, посылает ему в подарок прекрасного коня и одаривает этого лиходея, который залил наш край слезами и кровью. Если так поступает правитель, у кого нам искать защиты, кому жаловаться? Остается только уповать на бога, но он не внемлет нашим молитвам, видно грешны мы очень…

Сын молча слушал, отец продолжал:

— Бог отступился от нас. Мы собственными руками разоряем свой отчий дом: разобщенность, междоусобицы, зависть, вражда и тысяча других зол прочно свили гнездо в наших сердцах, и вот бог карает нас за это. Если бы между нами были единение, согласие и любовь, курды были бы нам не страшны.

Старик попросил разжечь ему чубук. Исполнив его просьбу, сын сказал:

— Нас семеро братьев, отец, и если бы ты сегодня подал знак, нам ничего не стоило вышвырнуть отсюда Фатах-бека с его тридцатью всадниками, и в другой раз эти наглецы не осмелились бы переступить порог нашего дома.

— Я знаю это, сынок. Но что толку? Положим, во время схватки вы убьете одного, двух или даже нескольких человек, а назавтра все племя нападет на нас и сровняет с землею наш дом. Кто из наших односельчан придет к нам на помощь? Никто. Пожалуй, кое-кто и обрадуется! Таковы армяне! А курды поступают иначе: за кровь одного мстит все племя, потому что они крепко стоят друг за друга, словно члены одной семьи. А меж нами нет единения. Каждый думает только о себе, а что будет с другим — ему безразлично, лишь бы его не трогали. Не понимают глупцы, что «один за всех и все за одного».

Хачо нигде не учился, но жизненный опыт не только многому научил его, но и развил его природный ум, и он нередко высказывал такие мудрые мысли, что они могли быть под силу человеку, глубоко и всесторонне изучившему условия повседневной жизни.

Старик продолжал:

— Обстоятельства сложились так, что мы вынуждены кормить своего недруга, — иного способа сохранить себя у нас нет. Приходится водить дружбу с тем, кто тебя обирает. Фатах-бек прекрасно это понимает, он знает, что мы не посмеем отвергнуть его притворную дружбу.

— Почему же? — спросил сын.

— Потому что, находясь под покровительством крупного грабителя, мы тем самым избавляем себя от мелких грабителей. Они все между собой связаны. Зная, что у нас с Фатах-беком добрые отношения, курды не трогают наших овец, наш скот и наш урожай, а если порой что-то украдут, бек заставляет вернуть похищенное.

— А что толку? — возразил сын. — Бек «дает яичко, а берет лошадь». Он не разрешает курдам красть у нас овец, а сам, когда понадобится, без стеснения берет у нас золото. Мы для него дойные коровы, поэтому-то он и оберегает нас, чтобы получать удой.

— Я с тобой согласен, сынок, но что поделаешь, если деды приучили нас таким путем спасать свои головы. Я, конечно, книг не читал, но один монах, живший в Учкилисском монастыре, говорил мне, что всякий раз, когда нашей стране угрожала опасность, армяне встречали врага не с оружием в руках, а с богатыми дарами, с подносами, полными золота. Деды научили нас не воевать с врагом, а подкупать его, научили во имя жизни отдавать врагу свое имущество.

— Нет необходимости повторять ошибки наших дедов, — прервал отца Айрапет.

— Ошибки прошлого трудно сразу исправить, на это потребуются сотни лет. Попробуй убедить народ, что с врагом надо вести себя иначе, что он так же уязвим, как и мы, что тело у него не из железа, что, когда он, вооруженный до зубов, приходит грабить нас, — мы должны защищаться с оружием в руках. Прочти хоть тысячу таких проповедей, все равно тебя никто не поймет, сочтут полоумным и высмеют.

Сын не возражал, чувствуя, что отец во многом прав, но он все же думал, нельзя ли найти способ, чтобы сломить это предубеждение народа. Поэтому он сказал:

— Хорошо, допустим, мы идем по пути, по которому шли наши деды. Но ведь этот путь ведет нас к гибели, неужели нельзя свернуть с него и убедить народ, что он заблуждается?

— Можно, но кто возьмется за это? Этим должны заниматься люди, чья обязанность наставлять народ, внушать ему чувство долга и направлять его по верному пути. Это дело наших духовных пастырей — священников и епископов, но они проповедуют другое: «Если тебя ударят в правую щеку, подставь левую». Этим могли бы заниматься и учителя, но в нашем уезде нет ни одного порядочного учителя.

— Я не могу согласиться с тобой, отец, — сказал Айрапет. — Ответь мне, почему курд, не имея ни священников, ни епископов, ни учителей, умеет постоять за себя? Кто внушил ему, что безоружный человек подобен слепой курице, которую может обидеть любой?

— Ты прав, у курда нет ни епископов, ни священников, ни учителей, но зато у него есть шейхи. Шейх хоть и священное лицо, но он всегда имеет при себе оружие и вместе со своим племенем участвует в разбоях. Он не проповедует, что грабить грешно, как это делают наши священники.

Сын слушал молча, а старик продолжал:

— Во всех этих несчастьях меня утешает одно: сколько бы нас ни обирали, сколько бы ни разоряли — наши амбары полны, а курд сидит без хлеба.

— Отец, ты знаешь поговорку: «Вор не сколотит дома, а