этого бездельника (речь шла о мудире), я поделю добычу, и каждый получит по заслугам.

Кырпо молча кивнул головой.

— Меня только одно беспокоит, — озабоченно продолжал бек, — пожалуй, не стоило затевать это дело при нем.

— Ты говоришь о мудире?

— Да.

— Беда не велика, — засмеялся Кырпо, — мы щедро одарим эфенди и проводим его с такими почестями, что он останется нами доволен. А вслед за ним пошлем двух всадников, которые, не доезжая до Эрзерума, отрубят ему голову и привезут обратно наши подарки. Эфенди уже не сможет рассказать вали о том, что он здесь видел. Верно?

Бек ответил не сразу, он размышлял.

— Убийство, конечно, произойдет по ту сторону нашей границы, вблизи Эрзерума, — продолжал Кырпо, — и нас никто не заподозрит.

— Я не вижу в этом надобности, — возразил бек после непродолжительного молчания. — Если до вали дойдут слухи, я найду способ успокоить его.

Кырпо, как бы вспомнив о чем-то, вытащил из-за пазухи красивую серебряную шкатулку, завернутую в платок. Подавая ее беку, он сказал:

— Я решил захватить ее с собой, она слишком мала и могла затеряться.

Бек открыл шкатулку. В ней лежали драгоценности — золотые кольца, браслеты и ожерелья.

— Владелец этой шкатулки говорил, что он заказал эти украшения в Константинополе по просьбе одного персидского хана, который зимой собирался отпраздновать свадьбу, — сказал Кырпо, посмеиваясь. — Бедная невеста лишилась своих украшений… Купец долго кричал, просил вернуть ему эту шкатулку, но я его успокоил.

На языке Кырпо «успокоить» значило отправить на тот свет.

— Можешь идти, Кырпо, — разрешил ему бек, — будь обходителен с гостями. Утром подумаем, как быть дальше.

Кырпо поклонился и вышел.

Читатель, наверно, уже догадался, что Кырпо был атаманом шайки разбойников, которая ограбила купцов. Сейчас он с почетом принимал их у себя в шатре. Верховодил этой шайкой Фатах-бек; к нему-то, как к местному блюстителю порядков, охранявшему границы, и обратились ограбленные купцы.

После ухода Кырпо бек еще долго сидел, глядя на лежавшие перед ним драгоценности. Он не мог отдать себе отчета, почему его так пленял блеск этих камней. «Эту шкатулку я пошлю эрзерумскому вали: более подходящий подарок для него трудно найти», — подумал он. Но внезапно мысли его приняли другое направление: казалось, он вспомнил об одном существе, которое было ему дороже всего на свете. «Нет, нет, эти красивые ожерелья должны украшать ее шею. Эти чудесные браслеты достойны только ее прекрасных рук, а эти кольца созданы для ее нежных пальцев», — повторял он с глубоким чувством.

Магическая сила пробудившегося чувства любви, казалось, смягчила душу этого дикаря.

— Я сохраню эти украшения для нее, только для нее…

Под наплывом чувств он произнес эти слова вслух и не заметил, как приподнялся полог, разделявший шатер, кто-то вошел и молча наблюдал за ним. Это была его юная жена Хуршид, которая славилась на все племя своей красотой. Но сейчас на застывшем бледном лице этой прелестной женщины была написана зловещая решимость. Словно мрачный демон, стояла она за спиной мужа, казалось готовая испепелить его.

Оглянувшись, бек увидел ее и ужаснулся.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, словно противники, которые оценивают свои силы, прежде чем нанести удар.

Перед беком все еще лежала серебряная шкатулка со сверкающими драгоценностями. Мельком взглянув на них, жена бека прошла в угол шатра и села на подушки. Драгоценности, которые могли бы свести с ума любую женщину, а тем более курдянку, которая, как дитя, радуется любому блестящему предмету, казались ей сейчас осколками стекла; вид их причинял ей страдание.

Видя ее волнение, бек сказал:

— Почему ты сердишься? Я и тебе кое-что уделю.

— Мне ничего не надо, кроме савана, — дрожащим голосом ответила жена.

Слабый свет фонаря падал на ее бледное лицо, придавая ему фантастическую красоту; она была похожа в эту минуту на разгневанного ангела.

— Что случилось, Хуршид? — мягко спросил бек. — Или ты видела дурной сон?

— Я видела не сон, я вижу то, что происходит наяву!..

Беку не могло прийти в голову, что его разбойничьи дела вызвали недовольство жены: он твердо знал, что Хуршид, как и всякая курдка, привыкла считать разбой и кровопролитие признаком мужской доблести. Значит, была другая причина, вызвавшая ее гнев.

У Фатах-бека была только одна жена. Как мусульманину, ему не было запрещено многоженство, но у курдов оно не было принято; кроме того, здесь играло роль и другое обстоятельство: Хуршид была единственной дочерью всесильного шейха, чья неограниченная духовная власть распространялась на все племена курдов, — одного его слова было достаточно, чтобы лишить власти любого главари племени. Своим положением бек был обязан шейху, который покровительствовал ему. Взять себе еще одну жену — значило проявить неуважение к благородному происхождению Хуршид. Вот об этом подумал бек, глядя на мрачное лицо жены. В эту минуту он уже трезво оценивал создавшееся положение. Он не мог дать волю обуревавшим его чувствам. Нет, нельзя было взять вторую жену, Хуршид — дочь шейха. Но когда его взгляд остановился на сверкавших драгоценностях, перед ним снова возник образ той, кому он их предназначал. Внезапно его осенила догадка, и он понял причину ее недовольства. Глаза его загорелись гневом.

— Хуршид, — сказал он, с трудом сдерживая себя, — чего ты хочешь от меня?

— Я хочу, чтобы наш брачный союз был расторгнут, сказала она твердым голосом, — я не желаю больше быть твоей женой. Я уеду к отцу.

— Почему?

— Ты надумал взять себе новую жену, а я не потерплю этого. Я дочь шейха, и мне не к лицу делить мужа с поганой армянкой.

— Она будет твоей служанкой.

— У меня достаточно служанок.

— Я ее люблю.

— Люби сколько хочешь, но эта любовь тебе дорого обойдется.

— А что ты сделаешь?..

— Это уж мое дело!

— Ах, ты мне еще грозить вздумала, бессовестная? Знай, что я растопчу тебя, как глиняный черепок.

— Только попробуй шевельнись, увидишь!.. — воскликнула Хуршид и, вскочив, выхватила из-за пазухи маленький пистолет.

Бек даже оторопел: он не думал, что Хуршид способна на такой шаг, и в замешательстве смотрел на нее, хотя рука его невольно легла на кинжал. В это время на женской половине раздался плач ребенка. Этот плач смягчил ярость супругов. Материнская любовь взяла верх над ревностью, и Хуршид поспешила к плачущему ребенку, пригрозив на прощанье:

— Все равно я отомщу!

Глава одиннадцатая

Жена старосты Хачо умерла вскоре после рождения Степаника. Хачо не захотел жениться вторично, хотя крестьяне в его возрасте обычно не остаются вдовыми. Вместо покойной жены Хачо в доме распоряжалась старшая сноха Сара, которая славилась на