новыми документами, уедем, переберемся для начала в Среднюю Азию, в Фергану например, — там ни русских, ни коммунистов не любят. Потом переправимся в Турцию, заживем по-человечески. Деньги будут, много денег будет. Не веришь?

Взрыв все-таки произошел. Но за окном — где-то в городе, в нескольких кварталах от убежища. Долбануло так, что зазвенела посуда в шкафу. Ойкнула Ляля, сжалась в комок. Вряд ли Красная армия так быстро подошла к городу. Видимо, подпольщики подорвали очередной конвой или склад. Вконец оборзели, твари!

Жилин вскочил, метнулся к окну, отогнул занавеску, кипя от ярости.

Над крышами в центре города разгоралось зарево…

Глава двенадцатая

Майор Ваншенин все же подписал командировку — с таким видом, словно делал одолжение. В бухгалтерии командированным выдали суточные, на проезд до места назначения. Максимов убыл в Рязань, Боря Чайкин — в Брянскую губернию. Особо никто не возражал — надоело сидеть на месте.

Из Приморья никаких вестей не поступало — создавалось ощущение, что семейство Герасимовых замело все следы.

Павел тонко намекнул: а почему бы нам не рвануть к океану, не развеяться? Майор Ваншенин чуть не выбросил его в окно за такое предложение — во всяком случае, стиснул кулаки и посмотрел очень выразительно.

— Болдин, не наглей. Не позволю тратить государственные деньги на разные глупости. Ты представляешь, сколько стоит проезд до Приморья и обратно? Проще там остаться жить — все равно толку от тебя никакого. Иди, работай, выясните, мать вашу, хоть что-нибудь!

До опасных оргвыводов дело пока не дошло, но партийные власти были полностью информированы, и реакция на бездействие органов могла последовать сокрушительная. О том, что в городе убили семерых, включая ребенка и офицера милиции, знала даже канарейка в кабинете первого секретаря. И то, что орудие убийства во всех случаях одно и то же, также тайной не являлось. Других трупов с теми же ранами пока не находили, появлялись робкие основания предположить, что на этом убийца успокоится. Но недовольство в верхах зрело.

Оставшиеся в отделе работали как проклятые, но все это походило на толчение воды в ступе. Охватывала апатия, неверие в свои силы. Было ясно: столкнулись с серьезным противником, планомерно устраняющим с дороги препятствия…

В четверг майор Ваншенин объявил, что уезжает в Смоленск на совещание в областном Управлении внутренних дел. Мероприятие продлится два дня, и вернется он только в пятницу вечером. Грядут оргвыводы и чистки — такие, что 1937 год покажется оттепелью! Он надеется, все осознают свое шаткое положение? О том, что в первую очередь покатится его голова, майор умолчал. Водитель повез его на вокзал в Бутово, чтобы посадить в проходящий поезд.

Болдин и Чекалин облегченно выдохнули.

— Но это не повод ходить на голове, — предупредил Чекалин. — Работайте, товарищ старший лейтенант, солнце еще высоко. А отдыхать будем после того, как нас с позором турнут из органов.

Вечером Павел, естественно, навестил Алену. Девушка не пряталась, спокойно отворила калитку, оглядела стоящего перед ней навытяжку милиционера.

— Добрый день, Алена Егоровна, — учтиво поздоровался Павел, покосившись на проходящую мимо пожилую женщину. — Не могли бы вы передать эту папку вашему отцу? Его просили ознакомиться.

— Да, конечно, товарищ, — охотно откликнулась Алена и забрала картонную папку, в которой лежала коробка конфет (пришлось активно построить глазки продавщице в гастрономе). — Обязательно передам, как только он вернется. Что-то еще?

— Нет, это все, Алена Егоровна.

Женщина «с ушами» уходила крайне медленно. Наконец свернула за угол. Других соглядатаев на горизонте не было.

— Я войду? — осторожно спросил Болдин.

— Попробуй только не войти, — шутливо пригрозила девушка. Он шагнул вперед, запер за собой калитку, облегченно выдохнул.

— Что, товарищ Болдин, — в глазах Алены гарцевали ироничные бесы, — кот из дома, мыши в пляс?

Этой ночью они не выходили из дома. Знал бы Егор Тарасович, что происходило в его отсутствие, дочь бы проклял, а Болдина бы лично колесовал! Поступали они действительно некрасиво. Но кто осудит? Их тянуло друг к другу нещадно.

Только к полуночи они спустились на кухню, чтобы что-нибудь съесть. Алена, казалось, только проснулась — голова всклокочена, глаза мутные. Она усердно запахивала полы халата, но те предательски расходились. В конце концов она перестала это делать — кого стесняться? Едва одетого Павла с голодными глазами?

— Между прочим, я хорошо готовлю, — намекнула девушка, забираясь в холодильник.

— Я тоже. Если есть из чего. Но только не сегодня.

— Я тоже не сегодня, — согласилась Алена. — Тем более что отец будет спрашивать, куда я подевала продукты — он знает, что для себя одной я готовить не буду. Знаешь, какой он проницательный сыщик? В прошлый раз, когда я вернулась с прогулки, буквально всю меня обнюхал и осмотрел. Я уже знаю, как его обмануть. Бутерброд с колбасой будешь?

Они не говорили о грядущем расставании, в жизни и так хватает места для печали. Всю ночь не выходили из спальни. Под утро немного поспали. Павел уходил, крадучись, как вор, весь разомлевший, одновременно и радостный, и расстроенный. Выскользнул из калитки, припустил на стоянку за домом…

С интервалом в час пришли Чайкин и Максимов. Оба — с результатом! Даже не верилось. На официальные запросы тамошняя милиция отреагировала формально, эти же двое подошли с душой. По органам власти даже не ходили — только поставили в известность, что прибыли в командировку по делам давно минувших дней. Местным товарищам было плевать.

Таманский прибыл в Тымово в 1965 году, Бобров в Луговое — в 1966-м. Тихие, нелюдимые — как под копирку. Добросовестно работали, много не пили, в скандалах и драках не участвовали. У Таманского даже была интрижка с продавщицей из сельпо, но что-то не склеилось, и новая ячейка общества не возникла.

Максимов поговорил с продавщицей — у той давно семья, и огласка на всю деревню не была ей на руку. В кулуарной обстановке женщина рассказала оперативнику все, что знала. С Таманским у Настасьи все складывалось прилично, она уже подумывала о замужестве. 9 мая праздновали вместе со страной День Победы, Таманский перебрал (впервые, кстати, на ее памяти) и вечером «под мухой» открыл свою тайну. Сказал, что больше не может носить это в себе. Не его это праздник, в годы войны он служил в полиции Смоленска, в особых зверствах не участвовал, но факт есть факт. По всем законам он — изменник Родины. Но он исправился. В 1943-м был арестован, предан суду, но вместо ожидаемого расстрела получил 18 лет лагерей. Недавно освободился, давно раскаялся и осознал свою ошибку. Пожил в деревне под Саранском, недалеко от колонии, где сидел, переехал под Рязань, где о нем ничего не знали. Очень надеется, что Настасья его поймет.

Настасья не поняла,