волнуют. Парень в жилетке пускается наутек, а я продолжаю орать, указывая на него. Кого он из себя возомнил? Я не какая-то там дурочка, я дочь приличной матери.

Кто-то делает мальчишке подножку, и он валится на землю.

– Вор, вор! – орет толпа.

Его начинают колотить, требуя, чтобы он отдал украденное, но другие говорят, что это бесполезно, потому что такие мальчишки работают бандами и что упало, то пропало. Кругом слишком много голодных. Голод обостряет зрение и обоняние, высасывает из тебя все соки. Голод – это горе, а значит, этот мальчишка, украв мои деньги, хотел убить меня, когда я сама голодала. Так пусть получит по заслугам.

Мы уезжаем, а народ на рынке уже подтаскивает шины, запаливая костер, в небо поднимается густой черный дым. Вот так у нас поступают с ворами вроде этого мальчишки. Он ограбил меня, был в этом не новичок, но однажды приходит расплата. И посмотрите, что сделал со мной дух – столько волос выдрал.

На нервной почве у меня дрожат руки. Едкий дым набивается в глаза, в рот, в легкие, хотя мы уже довольно далеко уехали. Мама накрывает мою руку своею. Она не задает мне никаких вопросов, не спрашивает, что именно украл у меня тот мальчишка.

Она даже не спрашивает, как я себя чувствую.

Глава 25

Озомена: ранее

Бабушка считает, что именно она вылечила руки Озомены. Хотя сама Озомена приписывает это в заслуги обеим. Приска начала лечение, а бабушка завершила его.

А было так: во время сиесты Озомена прилегла отдохнуть, но не спала, потому что руки сильно чесались. Мбу перестала отдыхать днем, и Озомена могла спокойно полежать в одиночестве, пересчитывая полосы на занавесках туда и обратно. Если дул ветерок, занавески колыхались, впуская в комнату солнце.

Озомена завладела папиным радиоприемником, и теперь, когда никто не мешал, она иногда включала его. Новости перемежались разговорами диджеев о популярных песнях (причем сами песни не крутили) и предвыборными музыкальными заставками с бесконечной говорильней. По продолжительности такой рекламы можно было определить, какая из партий, НРК[117] или СДП[118], раскошеливалась на большее количество эфирного времени, хотя иногда они шли ноздря в ноздрю. Все это было ужасно скучно, зато действовало как снотворное. А потом радио взрывалось тревожными новостями.

Озомена никогда не слышала прежде, чтобы пропадали взрослые. Как правило, жертвой киднепперов или ритуалистов становились именно дети, но из-за президентской гонки, предваряющей возможный переход власти от военных к демократам, события в стране накалялись. Теперь стали пропадать и взрослые.

Но никто так и не объявил в новостях об исчезновении ее отца, в газетах никто не опубликовал его фотографии, а значит, никто и не судачил об очередном пропавшем человеке, бывшем для нее родным. Отец Озомены просто исчез однажды, и все.

Приска восприняла этот факт с присущим ей католическим стоицизмом. Она продолжала работать, а вечером возвращалась к своим дочерям. Мбу ходила хмурая, вечно недовольная. Тетушка Комфо сначала занималась домом с прежней старательностью, но было ясно, что папа был ее любимчиком, и очень скоро она просто перестала приходить.

Озомена оставалась молчуньей. Тяжелей всего было, когда радио молчало, потому что тогда мог проявиться голос, призывающий ее совершать несвойственные ей поступки. Ладно б если она говорила сама с собой, слыша собственные интонации, излагая все на свой манер. Но это был чужой голос, и даже не голос, а чья-то чужая воля. В такие минуты Озомена становилась суетливой, стараясь занять себя делами, чтобы сжечь избыток нервозной энергии. Ночью она беспокойно ворочалась в кровати, чувствуя, как сухая кожа обтягивает ее тело подобно тесной перчатке.

В доме висела тяжелая атмосфера тревоги и дурных предчувствий. Отец все не возвращался. Потихоньку к ним начали наведываться друзья, и только тогда Озомена поняла, что Приска на самом деле тяжело переживает папино исчезновение, просто она делала это молча. А друзья пытались подбодрить ее всякими обнадеживающими новостями. То кто-то видел отцовскую машину возле колледжей, где он раньше преподавал – в Афикпо[119], в Абакилики[120], в Абирибе[121]. То какой-то профессор из университета в Нсукке[122] обратил внимание на отца, когда тот рылся в тамошней библиотеке. Друзья пили пиво, изображая безмятежность и отпуская шуточки про «зубрилку» Эменике, споря, что за научную тему он сейчас разрабатывает. Такая забота только нервировала Озомену. Они гладили ее по головке, приговаривая, что совсем недавно она была вот такая маленькая, прямо как ее младшая сестренка. Они удивлялись, как вымахала Мбу, и та изображала на лице такую зверскую улыбку, что ее трудно было узнать.

Приезд бабушки стал сущим благословением. Бабушка привезла целую корзину деревенских вкусностей, и Озомена бросилась к ней на шею.

– Эй, поаккуратней, ты вон какая полненькая, с ног меня собьешь, – добродушно проворчала бабушка, но Озомена прижалась к ней еще сильнее. Мбу была более сдержанна в выражении своих чувств, но тоже была рада. Приска была совсем не рада, но хорошие манеры – прежде всего.

Когда вечером Озомена зашла в комнату к бабушке, чтобы обнять ее перед сном, та сказала:

– Меня прислал твой отец. А ну-ка, покажи свои руки. – Порывшись в сумке, старушка вытащила целлофановый пакет, в котором что-то лежало.

– Тебя послал папа? – вытаращила глаза Озомена. – Так ты его видела? Значит, он у вас живет? А когда он вернется?

Не обращая внимания на расспросы, бабушка развязала пакет и вытащила оттуда пластиковую баночку с завинчивающейся крышкой: в желтой маслянистой жидкости плавали мелкие желтые шарики.

Бабушка открыла крышку, Озомена принюхалась и отпрянула.

– Фу, – сказала она.

– Это абука эке[123], – пояснила бабушка. – Дыши ртом и вытяни вперед руки.

Зловонный запах уже и так добрался до гортани девочки.

– Разве не запрещено убивать питонов? – спросила она, стараясь задержать дыхание. – Ты где это взяла?

– Я не связана с Идемили, я просто вышла замуж за твоего дедушку, – хмыкнула бабушка. – А жир я купила на рынке. Уж каким образом они его раздобыли, не моя забота. Потому-то твой отец и послал меня, что для меня такого табу не существует. – Бабушка завинтила крышку, но вонь уже заполнила всю комнату, проникая сквозь больную кожу рук Озомены. И вот так, с вытянутыми вперед руками, она зашагала в детскую. Засыпая, она только успела подумать, что болячки перестали щипать, а кожу не раздирает от сухости.

Проснулась она на рассвете от голосов Приски и бабушки. Смятая постель Мбу была пуста, и Озомена догадалась, что все дело в ней. Даже утренняя свежесть не смогла перебороть этот мерзкий запах, что был подобен червю, прогрызшему свой путь в ароматном яблоке. Одевшись, Озомена отправилась в столовую, откуда и слышались голоса.

Приска как раз разбивала ложечкой сваренное всмятку