– Андрей, это… А может, мне пойти с тобой?

– Нет, – твёрдо отвечает уполномоченный и повторяет: – Жди три дня, а потом свяжись с людьми из Святой Обители. Если я не появлюсь через три дня, я потом буду искать тебя через них, ты понял? Или через Церен, – «Если, конечно, она к тому времени будет ещё жива или не в чане с биогелем».

– Понял, – Миша всё ещё не уходил. – слушай… а насчёт… ну, это… сходить за веществом… Может, я помогу тебе твои дела порешать, а потом мы сходим за веществом?

– Приду – и поговорим, – пообещал уполномоченный. – А пока жди, отдыхай и не пей сильно, – Горохов понимает, что Шубу-Ухай ещё хочет ему что-то сказать, и поэтому берёт свой рюкзак, взваливает его на себя, берёт свою винтовку, – всё, я пошёл.

Он уходит по тёмной улице, не оборачиваясь и зная, что этот немолодой уже охотник так и смотрит ему вслед. Он быстро доходит до угла и сворачивает за него.

«Ничего, так для него будет лучше!».

Теперь, когда вопрос с Мишей решён, он всерьёз задумался о сложившейся ситуации.

«Наш общий друг последнее время очень нервничает, – вспоминал слова своего начальника уполномоченный. Да, на месте Поживанова Горохов и сам нервничал бы. – Ему бы уже манатки собирать пора и рвать куда-нибудь надо. Если я живой до заседания Трибунала доберусь – ему конец. Теперь он на всё пойдёт, чтобы я туда не попал».

Впрочем, Поживанов уже всё делал, чтобы старший уполномоченный Трибунала Горохов до заседаний не добрался. И Бушмелёв, предлагая ему сначала встретиться на конспиративной квартире, возможно, был прав.

И пока он не объяснит начальнику, как обстоят дела, ему действительно лучше не светиться. Побыть в тени некоторое время.

Глава 26

Если бы комиссар Бушмелёв сказал ему просто «встретимся на нашем месте», Горохову и машину ловить не пришлось бы, он был как раз недалеко от одной из конспиративных квартир, которые были в распоряжении Отдела Исполнения Наказаний. Но начальник произнёс: «на нашем старом месте». А значит, ему нужно было ехать на самый край Большой Агломерации, на юг, в Березники, где в примыкающей к порту промзоне и находилось то самое место, которое люди из ОИН называли «старым».

Это было небольшое предприятие – ну, естественно, для посторонних глаз. Бетонный забор, по забору колючая проволока и камеры по периметру. Ворота и фасад здания без окон, но с дверью. Дом, выкрашенный серебрянкой, с солнечными панелями на крыше. Рядом с дверью надпись: «Эфир. Компания по ремонту раций, блоков контроля коптеров, навигационного оборудования и других электронных устройств».

Рядом с дверью – кодовый электронный замок. Горохов остановился рядом и быстро набрал нужный код, который помнил наизусть. Электромагнитная щеколда на двери сразу щёлкнула, а замок подмигнул зелёным светодиодом: открыто.

Уполномоченный потянул за ручку двери и вошёл внутрь. Дверь за ним закрылась, и он оказался в маленькой комнатке, в которой, кроме бетона и ещё одной крепкой, скорее всего бронированной двери, ничего не было. Ничего. Кроме выключателя света на стене. Этим выключателем Горохов и воспользовался; несколько манипуляций – и бронированная дверь тоже открылась. Всё. Теперь он был «дома». Уютное помещение с хорошей мебелью, мониторами, на которые выведены внешние камеры, огромный холодильник, кухня, спальня. В общем, несколько комнат, в которых можно спокойно – вернее даже сказать, с комфортом – жить.

Андрей Николаевич первым делом включил кондиционер. Дышать тут пока было нечем. И сразу пошёл в ванную комнату. Душ? Нет!

Он слишком много дней не снимал одежду; сапоги снимал, на короткое время, но одежду нет, так что – только ванна. А пока всю снятую одежду он бросает в раковину и заливает её водой. Стирать. А пока ванна набирается, он заглядывает в бар и берёт себе немного выпивки. Есть уполномоченный ещё не хочет.

И только тут, в этом относительно безопасном помещении, к нему приходят те мысли, которые он… блокировал, что ли, все последние дни. Гнал от себя, не давая им возможности завладеть сознанием. Он не хотел думать о Наталье.

«С нею всё в порядке».

Это было незамысловатой аксиомой, и новых вводных к этой простой мысли он просто не допускал. Сказано же: «С нею всё в порядке, как и с мальчишками».

Но это было там, пока он бегал по пустыне и таскался по горам, он не мог ничего выяснить о своей женщине. Теперь же Горохов был не так уж от неё и далеко. Алкоголь и ванна размягчили его. Он стал думать о Наталье.

Нет, конечно, Андрей Николаевич думал о ней, когда разговаривал с Мишей о переходе по горам. О походе на север. Именно её он представлял в том нелёгком походе. Мало того, он представлял её уже с ребёнком. И понимал, насколько сложным будет тот многодневный переход. Но всё, что случится до похода, он моделировал у себя в голове по той же схеме: «С нею всё будет в порядке». И вот теперь эта мантра почему-то перестала работать так же хорошо, как работала всю последнюю неделю. Теперь Горохов хотел убедиться, что с его Натальей действительно всё в порядке.

А ещё… Теперь, когда он добрался до Агломерации, стала забираться ему в голову одна неприятная мысль. Вернее, один неприятный вопрос. Он всё не мог представить реакцию Натальи на его болезнь. На его, кстати, заразную болезнь. Как поведёт себя эта, в общем-то, избалованная женщина, когда узнает о грибке. О том, что её мужчина болен, и эта болезнь теперь навсегда изменит её жизнь, жизнь ребёнка, которого она должна родить.

«Попробуй поди угадай».

Ему нужно было знать всё наверняка. Тогда бы он смог наметить план дальнейшей своей жизни. В общем, с женой ему необходимо было увидеться. И как можно быстрее, чтобы всё выяснить. Но элементарный анализ подсказывал ему, что этого делать нельзя.

«Подойти к дому… Ни в коем случае. Там теперь обязательно кто-то будет торчать, в любом припаркованном квадроцикле, и не замечу даже, откуда стреляли. Убьют при первой возможности. Даже без опознания; сначала будут стрелять, а уже потом смотреть, не обознались ли. Это понятно, комиссар Поживанов всё, что смог собрать, уже собрал. Нет, к дому приближаться нельзя. Под ним стул горит, и я причина этого пожара. Тут он уже мелочиться не станет. Может, позвонить ей?».

Но и вариант со звонком ему не очень нравился.

«Не дай Бог Поживанов поймёт, что она для меня представляет большую ценность».

В