– Я могу сделать так, что ты увидишь звезды, Тэнзи. – Шепотом.

Она подняла голову и посмотрела ему в лицо, словно он – Вселенная.

Он должен ее поцеловать.

Ее рот был податливым, как пуховая постель, он погрузился в него со вздохом, со стоном и понял, какое это облегчение – снова ее целовать. Что каждая минута, проведенная без поцелуев с ней, была постыдной тратой времени. И все только начинается, тягучее и чудесное, неторопливое исследование, оба они получают неприкрытое удовольствие от вкуса, ощущения, от того, что они так идеально совпадают. Этим поцелуем она брала и отдавала с чувственной грацией и отрешившись от всего, и ему хотелось вопить «аллилуйя!», и он едва не рухнул на колени.

Но только стал целовать ее еще крепче, его язык гладил и погружался, она скользила руками по его груди, цеплялась за него, затем обхватила за шею и раскрылась перед ним.

Его пальцы погладили обнаженные бедра, опустились к нежной коже между ними, прикоснулись к шелковистым завиткам. Она опустила голову, спрятав ее у него на груди, жарко и часто дышала ему в ключицу.

Сила желания сотрясала его; руки стали словно чужие. Он ощущал почти нестерпимое вожделение. Фаллос упирался в застежку на брюках.

Он провел пальцами у нее между ног и обнаружил, что она уже горячая и влажная. Мокрая. Готовая принять его.

У нее перехватило дыхание, она смогла только выдохнуть:

– О.

Он сделал это снова. Подразнил, легко провел одним пальцем. Она содрогнулась.

– Йен…

Он повторил еще раз, сильнее.

Она, ахнув, изогнулась дугой, прижалась к нему бедрами, вцепившись руками в рубашку. Как он хотел ощутить ее ладони на своей коже! Теперь она коротко, прерывисто дышала прямо ему в шею.

Он повторил медленно, дразняще. И замер, дожидаясь.

– Нет, – шепотом взмолилась она. – Нет, пожалуйста, не останавливайся…

– Смотри мне в лицо, Тэнзи.

Он хотел видеть ее блаженство.

И следил, как веки тяжелели, голова запрокинулась назад, жилки на шее натянулись, затем голова рывком дернулась вперед, из приоткрытых губ вырывались вздохи, а он управлял ее желанием, как дирижер оркестром. Именно так он понимал, когда нужно погладить сильнее, когда провести пальцем круг и подразнить, когда ввести палец так, чтобы она гортанно застонала. Услышав этот стон, он чуть не кончил.

Неловкими трясущимися руками он расстегнул бриджи, и член, восставший, мощный вырвался на свободу. Одной рукой он приподнял ее ногу и провел членом по ней, влажной, мучая себя, мучая ее. Раз… второй. Третий. Опасная, опасная игра, самая опасная, в какую он когда-либо играл, ведь всего одним толчком он мог оказаться в ней и получить наслаждение, разрядку, и знал, что это будет настоящим взрывом. Каждая его клеточка молила об этом.

И все-таки оба они как будто искали чего-то большего. Это заведет их слишком далеко, теперь Йен знал точно. Это неизбежно. Может быть, не сейчас. Может, не сегодня ночью.

– Йен… я… помоги мне… я…

Он продолжил свои ласки. Раздался блаженный стон, и тело ее содрогнулось.

Йен успел прижать ее голову к своей груди, чтобы заглушить крик. Он крепко обнимал Тэнзи, наслаждаясь триумфом, чувствуя, как ее тело содрогается снова и снова на пике блаженства.

Тишина, лишь рваное, прерывистое дыхание. Прохладный воздух ласкает разгоряченную кожу.

Она вздрогнула.

Йен плотно закутал ее, обнял и привлек к себе. Он чувствовал себя совершенно измученным, но при этом счастливым.

Он ждал, пока ее дыхание не успокоилось.

– Падающие звезды, – приглушенно донеслось где-то у его груди.

Он коротко рассмеялся.

– Я человек слова.

Теперь Йен был в панике, чего не случалось прежде. Он не знал, как из этого выпутаться. Другая женщина – не решение проблемы, попытки избегать Тэнзи тоже, потому что это было совсем другое желание, не просто плотский голод. Как утолить тот голод, он знал. А вот правильное слово для этого будет, вероятно, «необходимость». В конце концов, любой дурман однажды пробуешь впервые – опиум, джин, что угодно. Эта странная, неукротимая, безрассудная, красивая девушка скорее всего приведет его к погибели. Можно прямо сейчас броситься с балкона, результат будет тот же.

Какая ирония. Герцог в конце концов получит отмщение.

Он чувствовал, как бьется ее сердце.

И упивался этим, словно удары ее сердца отсчитывали минуты, которые им осталось провести вместе.

Тэнзи запрокинула голову и посмотрела на него. Долго. Молча.

– Будешь сейчас читать мне нотацию? О том, как это опасно и все такое?

Какой на удивление хрупкой казалась она в его объятиях. Он провел руками по ее лопаткам и внезапно подумал, что чувствует, как из них начинают расти крылья.

– Нет, – негромко ответил Йен. – Думаю, ты и сама знаешь. Это больше не должно случиться, Тэнзи.

Она снова откинула голову назад и в упор посмотрела на него. Он заметил, что у нее перехватило дыхание.

Значит, слова задели ее.

Он хотел, чтобы они прозвучали, как приказ. Сложно избавиться от привычки отдавать приказы.

Но зная Тэнзи, он подозревал, что она воспримет их как вызов.

И тогда помоги ему господь.

Тогда и вправду останется только молить Господа о помощи. Если она снова бросит ему вызов, то выход один – все или ничего.

Он посмотрел на нее, провел пальцем по губам так, как обводил ее имя на стене в Лилимонте.

И резко опустил руки.

– Иди в комнату, пока не простудилась.

В его голосе слышалась хрипотца (оставалось надеться, что это всего лишь признак начинающейся простуды, оно бы и к лучшему).

Йен попятился и не поворачивался до тех пор, пока не оказался в своей комнате, затем плотно закрыл за собой дверь и запер окно, и при этом прекрасно понимал, что вряд ли может чувствовать себя в безопасности.

Тэнзи не думала, что заснет, но в конце концов провалилась в глубокий, черный сон без сновидений.

Отсутствие снов ее разочаровало. Ее чувства только что, впервые в жизни, подверглись сильному испытанию, и пока она не заснула, нервы дрожали, как натянутые струны. Она лежала и чувствовала, как тело поет аллилуйю. Она бы и во сне не отказалась снова, снова и снова переживать эту ночь.

Потому что, как сказал Йен, это не может случиться снова. Только не наяву.

Значит, вот для чего созданы тела, думала она, возвращаясь с балкона в спальню и чувствуя, как замерзли ноги. Вот для чего губы, пальцы, груди и соски, кожа, и руки, и его мужское естество. Вот для чего мужчины, и вот для чего женщины. Вдруг ее снова охватило блаженство, и все прочее, на что способны люди, показалось ненужным.