События в Дюнкерке поколебали самые стойкие убеждения. Страшный период, когда французская армия вместе с союзниками героически противостояла немецкому вторжению, имел тяжелые последствия для заключенных. Французские власти (читай – правительство) задумались о судьбе военных тюрем, в том числе Шерш-Миди.

Местные администрации получили четкий приказ: в случае серьезного осложнения ситуации перевезти ценности в надежное место. В ящики, картонные коробки и мешки укладывалось все, что нельзя было оставить захватчикам. Появилась масса анекдотов о службах, которые сожгли огромный массив документов, а остальные отправили ночью в неизвестном направлении. Правительство всерьез обсуждало вопрос об отъезде из Парижа, чтобы не попасть ненароком в плен, усугубив тем самым чувство национального унижения.

На повестку дня встал вопрос о тюрьме Шерш-Миди, где содержались террористы – по большей части коммунисты и приспешники нацистов (так считали некоммунисты). Требовалось решить, как с ними поступить, если дела пойдут плохо, что, собственно, уже имело место. В высших сферах господствовало мнение, что заключенных, в основном членов пятой колонны, освободят их однопартийцы, оставшиеся на свободе, и они станут служить захватчикам после оккупации столицы.

Мысль об этом не давала покоя и надзирателям, и сидельцам. Чем ближе подходили боши, тем злее становились первые и беспокойнее вторые, «сторожа» не желали числиться «врагами Республики» только потому, что им пришлось охранять «всякую сволочь».

7 июня «Ле Пти Журналь» опубликовал передовицу, лейтмотивом которой стала фраза: «Наши войска храбро и умело противостоят немецкому вторжению…» Официальное коммюнике Генерального штаба гласило: «Моральный дух наших войск силен как никогда!» На следующий день пресса вынуждена была признать, что нацистская авиация «имеет десятикратный перевес над французской». 9 июня граждане прочли, что «между Омалем и Нуайоном немцы значительно усилили натиск на наши позиции».

10 июня, вскоре после одиннадцати утра, в Шерш-Миди вдруг установилась странная тишина. Никто не понимал, что происходит. Пошли слухи. «Боши скоро будут в Париже!» – говорили одни. «Правительство сбежало…» – уверяли другие. Заключенные приставали с расспросами к тюремщикам, те хранили неприступное молчание. Это плохо пахло…

Два часа спустя стало очевидно: что-то готовится.

В камере кто-то первым произнес вслух то, о чем думали все:

– Они нас расстреляют.

Габриэлю стало плохо, он начал задыхаться.

– Нет, нет, нет, приятель, ты не можешь пойти на расстрел, не прокашлявшись, нужно сохранять достоинство! – сказал Рауль. Он лежал на убогом «ложе» и крутил в руке игральные кости, которые выменял у другого заключенного. Они служили капралу четками и помогали скрывать чувства от окружающих.

Слухи никто не пресекал, и они просачивались из камеры в камеру, краски сгущались, атмосфера становилась все тяжелее. Один заключенный задавался вопросом: «Они не могут расстрелять во дворе сотни арестантов, куда тут девать трупы?» Другой отвечал: «Значит, посадят нас в грузовики и отвезут куда-нибудь подальше!»

Внезапно прозвучала команда:

– С вещами на выход!

Поднялся дикий шум, охранники колотили дубинками по решеткам, открывали двери камер, выталкивали людей в коридор.

– Раз велят взять вещи, значит переводят, – сделал вывод Габриэль, решив, что казнь временно откладывается.

– Или не хотят оставлять никаких следов нашего и своего присутствия, – окоротил его Рауль, кидавший в мешок расческу, мыло, зубную щетку, галеты и белье.

Охранник гнал их из камеры, подталкивая прикладом в спину.

За несколько минут все оказались во дворе. Звучали вопросы без ответов.

На улице, вокруг военных грузовиков, стояли десятки марокканских стрелков и жандармов с оружием наперевес.

Офицер крикнул:

– Любая попытка побега карается смертью! Мы стреляем без промаха!

Арестантов пинками загнали в грузовики, и Рауль оказался рядом с Габриэлем, белым как полотно, жалко улыбающимся.

– Думаю, на сей раз это конец, мой старший сержант.

Для середины дня народу в метро было немного. Половина парижан покинула родной город. Фернан устроился на откидном деревянном сиденье и пристроил вещмешок между коленями.

«Наверное, я странно выгляжу, – думал он. – Жандарм в форме, отправляющийся в дорогу…» Никто не удивлялся… Фернан понятия не имел, зачем его откомандировали в Шерш-Миди, но тревожился по большому счету только о мешке и слегка этого стыдился.

Алиса уехала четыре дня назад, и за это время случилось так много всего, что Фернан и думать забыл о приподнятом состоянии духа и надежде на лучшее, заставившей его доверить жену болвану Кьефферу. Наутро он готов был локти кусать от досады. Все пошло не так, его со взводом отправили на Аустерлицкий вокзал, где тысячи отъезжающих оспаривали места в нескольких поездах, которые, впрочем, могли никуда и не отправиться. Один вагон, битком набитый пассажирами, остался у платформы, другой – у противоположного перрона – неожиданно тронулся, но никто не знал куда. «В Дижон!» – говорил один. «Вовсе нет, в Ренн!» – утверждал другой. Фернан построил свою команду, послал человека на разведку к вокзальному начальству, тот никого не нашел и вернулся ни с чем, едва отыскав своих: их перебросили в другой конец, где случилась потасовка между бельгийскими беженцами и парижанами, жаждавшими уехать в Орлеан.

Фернан пытался оценить размер катастрофы. Тысячи людей пересказывали услышанные по радио новости: «Мсье Дюпон сказал, что боши пообещали отрезать правую руку всем детям, которые попадутся им по пути в Париж». Новость тут же дополнилась невероятными деталями: «Не ладони ребятишкам, а головы их матерям!»

«Дерьмовое время наступило…» – с горькой тоской думал Фернан.

Весь план покоился на одной-единственной надежде, но судьба повернулась к нему спиной: его собственный отъезд не отложили, он стал жертвой миража и чувствовал себя ослепшим шпионом и круглым дураком.

В пятницу удалось дозвониться в Вильнёв-сюр-Луар. В бакалее его сестры был установлен единственный на весь квартал телефон, но работал он плохо – хуже дела обстояли разве что на железной дороге.

Новости оказались непонятными и потому тревожными. Алиса пробыла в дороге сутки, благополучно добралась, но… сразу же снова уехала.

– Уехала… Куда?

– Я должна прервать разговор, – сообщила телефонистка.

– …уехала. Ну не то чтобы уехала, она в…

Связь оборвалась на полуслове. Его сестра не успела договорить фразу – с ней и в обычное время это часто случалось.

Наконец он получил служебное предписание отправиться в Исси-ле-Мулино. Бог все-таки есть! Фернан так радовался, что готов был сплясать.