— Да, ваше сиятельство, — холодно произнесла служанка.

— И согласно правилам, ты должна исполнять все мои желания и прихоти?

— Да, ваше сиятельство, — и без того грустные глаза потускнели, как мутное стекло.

— Тогда будь добра — сними свой чудный фартучек и брось на землю.

Просьба, как показалось, слегка удивила красавицу — та явно ожидала худшего, но офицер решил не выпячивать извращенную фантазию сразу, а растянуть удовольствие как можно дольше. Карина с плавной грацией робота развязала тесемки, и белая кружевная ткань упала под ноги. При этом подруга не удостоила меня и взгляда — похоже, уже все поняла и морально готовилась к незавидному будущему.

— Благодарю, — белобрысый подмигнул. — Сударь, вы все поняли? Если нет, объясню — или вы деретесь как подобает мужчине, или на вашей милой frau останутся только туфельки. Мне жаль, что пришлось пойти на крайние меры, но иначе вы, похоже, и пальцем не пошевелите.

«Трофим, ты меня слышишь? Если с нее упадет еще хоть один клочок, хоть одна сраная пуговка — я душу наизнанку выверну, но придушу тебя, даже если придется погибнуть самому. Трофим!».

Шепот толпы стал громче. Я не разбирал слов, но судя по распахнутым глазам и алым щечкам, одни нашли придумку Германа чрезмерно вульгарной, а другие — столь же волнительной. Равнодушных же не было вовсе, а это именно то, чего ублюдок и добивался. Он обожал играть на чувствах и ради результата не остановился бы ни перед чем. Такое мышление — своего рода профессиональная деформация, ведь на войне, как известно, все средства хороши.

— Трофим! — рявкнул Альберт. — На кону честь дамы! Разве я учил тебя стоять столбом?!

Парень судорожно сглотнул и предпринял очередную попытку помахаться на полной длине. Гессена такая тактика чрезвычайно утомила, да и времени осталось не так уж много, чтобы тратить его на чепуху. Ведь теперь в шоу помимо жестокости и крови добавили эротичный элемент, а надо как можно быстрее реализовать его по полной программе. Поэтому немец ловким круговым финтом отбросил рапиру чуть ли не за плечо противника, после чего сокрушенно покачал головой.

— Сударь, сдается, вы меня совсем не уважаете. Я надеялся на добрый поединок, а это какое-то избиение младенца. Я могу вытерпеть многое, но только не наглость по отношению к себе. Карина!

Для пущего драматизма подонок выдержал паузу, давая возможность зрителям обсудить дальнейшие события, а Трофиму перейти в кои-то веки к нормальной драке. Но бестолочь только стояла и тяжело дышала в надежде, что унижение скоро закончится. Время действительно истекало, да только лучше от этого не станет, потому что после случившегося тюфяку даже собака лапу не протянет.

Он окончательно закрепит образ труса, изгоя и отщепенца, и тогда останется просто дождаться формального окончания отбора и с позором удалиться. Потому что никто во всем дворце (а чуть позже — и во всей империи) не станет рассматривать меня в качестве жениха. Причем не то что для принцессы, но и для косой однорукой сифозной бомжихи.

«Троха, млять! Шевелись!».

— Сними, пожалуйста… — в душе все сжалось — на горничной не так много одежды, чтобы растянуть измывательство на несколько ходов, — чепчик.

«С-сука…».

И все же мразь решила придержать интригу, но что-то подсказывало, что размениваться на чулки и подвязки никто не станет, и следующий лот — платье. Подругу раздевали у меня на глазах, а я ничего не мог с этим поделать, оставаясь невольным зрителем в чужой бесталанной башке. И как не злился, как не бился в окружающем мраке, так и не сумел прорвать ни одной крохотной щелочки, чтобы протиснуться на свободу.

Служанка выполнила приказ с полностью лишенным эмоций лицом. Взгляд окончательно потух, плечи опустились, губы сжались в бледную линию. Карина уже ничего не ждала и ни на кого не надеялась, и могла испытывать разве что глубокое разочарование. Человек, которому она хотела отдать самое драгоценное, оказался неспособным ее защитить.

«Ну ты и скотина… — процедил, понимая, что морально истощен настолько, что едва шевелю языком, будучи по сути бесплотным духом».

«Сами виноваты. Если бы я был кому-то важен, до такого бы не дошло».

«Идиот, ты и так важен своей родне. Из-за тебя потомственные клирики пошли на сделку с дьяволом. Чего тебе еще надо?».

«Они пошли на сделку, чтобы выбраться из нищеты и безвестности. Какая там важность, если дед относится к демону лучше, чем к внуку».

«Полудурок, ему плевать на меня. Пьяный я, раненый, избитый — вообще насрать. Поэтому он и прощает мне все выходки. А в тебе Альберт души не чает. Ты ведь не писарем будешь и не мелким чиновником. Ты — охотник на гребаных чудовищ. И чтобы выжить, придется много тренироваться. И требования будут куда более жесткими. Неужели ты настолько тупой, что не понимаешь — если человека не ценят, то как раз и позволяют ему все, что тот захочет».

— Вы там сами с собой беседу ведете? — усмехнулся Гессен. — Гляжу, намеки вам совершенно безразличны. Что же, придется задействовать тяжелую артиллерию. Карина!

«Сука, действуй! Алло!».

— Да, господин, — бледное лицо оставалось бесстрастной фарфоровой маской.

— Мне жаль, но иначе твоего друга не растормошить. Я хочу, чтобы ты разделась донага.

Шепоты стихли — теперь уже и зрители окаменели: кто от ужаса, кто от предвкушения. Передник и чепчик расслабили публику, и мало кто верил, что немец отважится пойти до конца. Он же не мог остановиться на полпути, потому что это претило самой его природе. И когда девушка потянулась к пуговицам на плече, случилось нечто непредвиденное.

Злоба накатила такая, что разум на миг померк, будто мне легонько засветили в челюсть. И дело не только в унижении — утро выдалось жаркое, и солнце вполне могло доставить вампирше немало неприятностей. Убить не убьет — парк вокруг давал еще достаточно тени, но больно будет наверняка. И если противнику на такие мелочи вообще побоку, то меня же встряхнуло буквально до потери сознания.

Когда же очнулся, ощутил легкий ветерок, боль в затылке, шершавость оплетки и впившиеся в ладонь ногти. То есть все то, что должен чувствовать при полном контроле над телом. Еще до конца не веря в успех, пошевелил руками — все слушалось, как родное. Затем перевел взгляд на белобрысую гадюку перед собой и со всей дури замахнулся так, словно сжимал не рапиру, а дубинку.

Герман с ухмылкой отпрыгнул, а вот дальше начались еще более интересные чудеса. В полете оружие раскалилось добела, точно я достал его прямиком из горна. В самой нижней точке световая дуга слетела с клинка и с огромной скоростью устремилась во врага, оставляя за собой черную линию обугленной травы. Соперник успел подставить меч, и дуга взорвалась снопом в тысячу ослепительных искр. И пока Гессен щурился и протирал глаза, я обернулся к служанке и процедил:

— Не смей. Я рядом.

Карина замерла с пальцами у плеча, а я медленным шагом направился к ублюдку. Тот выпрямился, осклабился и с вызовом произнес: