Лыков удостоил дедушку длинной беседой и осторожно завел разговор о беглых. Тут и выяснилось, что на вольного поселенца законы каторги не распространяются! То есть он может говорить начальству все, и убивать его за это каторга не велит… Хомутов поведал много интересного о прошлом. Алексей прямо попросил его присмотреть за всем мысом Анива. Власти там нет никакой, что творится – никто не знает. А за Тонино-Анивским хребтом японские фактории, без единого русского глаза вокруг. Хомутов согласился сообщать начальнику обо всех подозрительных людях. После чего взял котомку и исчез.

Вторым стал Буффаленок, он же Фридрих Гезе. Лыков улучил момент, когда они остались в доме одни, и рассказал парню всю историю. О зарезанных «иванах» в Нагасаки, о выявленном начале сахалинской «цепочки». И о подозрении, что конец ее находится где-то здесь.

– Смотри, как удобно! Ихние промыслы по всему побережью. Консульство тут. Корабли рыбацкие тоже. И все шито-крыто. Подданные царя Мэйдзи – народ очень скрытный. Сколько беглых на промыслах ни спрячь, мы о них никогда не узнаем. Там сотни рабочих, с весны до осени. Варят селедку и перерабатывают ее в тук. Шхуны постоянно приходят и уходят. Люди с железными звездами заставляют всех молчать. Сядут «иваны» на какую-нибудь лодку и уплывут. Все, конец песне.

– Что я должен делать? – спросил Федор-Фридрих.

– Для каторги ты свой, уголовный. Более того, чистяк[48], ловкий делец. Ходи, вынюхивай. Но по-умному!

И Буффаленок стал вынюхивать. В частности, он повадился посещать японские шхуны на рейде Корсаковска. Лакея начальника округа принимали там с почетом. Ему передавали для Лыкова небольшие подношения, угощали чаем. Гезе много ходил по городу и заглядывал в тюрьму. Хитрый немец научился делать на своем особом положении гешефты. Он проводил через Фельдмана, а иногда и через Лыкова разные мелкие просьбы ссыльнокаторжных. Брал за это деньги и тут же отдавал их в рост. Вскоре ловкий малый уже поставлял майданщикам карты и даже водку. Надзиратели старались не трогать человека, столь близко стоящего к «султану». Дела лакея процветали. При этом он обстряпывал их как-то особенно изящно, не обижая людей, с обаятельной улыбкой… Странно, но скоро вся каторга стала относиться к Гезе с симпатией, хотя он и был жуликом.

Лыков тоже посещал тюрьму. Очень быстро он убедился, что смотритель не на своем месте. Ванька Пан побеседовал с приятелями и рассказал хозяину много дурного о «майоре». Тот командовал тюрьмой не выходя из канцелярии. Арестантов не знал ни по имени, ни тем более по характеру. И потому попал в зависимость от старших надзирателей. Те действовали срамовски и творили что хотели. Сами зачастую из бывших каторжных, они держали арестантскую массу в деспотии. Не трогая при этом «иванов» и даже сотрудничая с ними. По жалобам надзирателей Железный Нос карал и миловал. Довольствие арестантов нагло расхищалось. А Шелькинг, с утра напившись, ходил по округе и искал чей-нибудь «мордофон». Найдя беззащитного каторжника, давал волю кулакам… Потом, довольный, словно выполнил служебный долг, садился за карточный стол. Его постоянные партнеры, Ялозо и Полуянский, обыгрывали незадачливого смотрителя и принуждали его воровать еще больше. Платили за все арестанты. Любой протест карался чрезвычайно жестоко. Ежедневно в тюрьме клали на «кобылу» десятки людей. Также Шелькинг любил в наказание уменьшать хлебные пайки на фунт. Недоданное он складывал себе в карман.

Свежее мясо каторжные едят только по праздникам, по полфунта на человека. Солонины дают больше. Обычно в неделю выходит четыре рыбные варки и три солонинные. Железный Нос приказал кормить тюрьму рыбой пять раз в неделю… Он залез даже в мыльное довольствие. Арестанту полагается в месяц двадцать четыре золотника мыла[49]. Шелькинг крал треть, меняя у поселенцев «экономию» на соболиные шкурки.

Лыков стал было бороться за справедливость в округе, но быстро понял свое бессилие. Отменить наказание, наложенное смотрителем тюрьмы, он не имел права. Только сам мог никого не пороть… Смотрители поселений перестали обращаться к нему с рапортами. Они теперь творили расправу в пределах своих полномочий.

Тогда начальник округа решил разобраться хотя бы с каторжными работами. Там тоже было много злоупотреблений. По вечерам надзиратели отдельных отраслей тюремного хозяйства приходили к смотрителю. Они говорили, сколько и каких рабочих им требуется на завтра. Шелькинг давал распоряжения. Утром надзиратель с выписанным нарядом являлся на раскомандировку и забирал нужное количество людей. Надзиратели всегда завышали испрашиваемые цифры. Выведя людей из тюрьмы, они негласно отсылали излишек на вольные работы, за отдельную мзду. Лыков дважды провел внезапную ревизию и оба раза обнаружил такие мошенничества. После этого выписки лишних рук прекратились.

Удалось несколько уменьшить и наказания. Местный палач Минаев получил от Ялозо приказ: драть, когда Лыков в отъезде. Купеческий сын, человек еще очень молодой, он пошел в палачи с испугу. Чтобы не он боялся каторги, а она его. Так же с испугу и порол – чересчур сильно. Надворный советник переговорил с ним и немного вразумил. Опять же, и совсем без наказаний нельзя… Каторга собрала всякое отрепье, которое иначе не укротишь. В итоге заключилось нечто вроде перемирия: бьют, но в меру. Арестанты вздохнули с облегчением.

Навел Лыков порядок и с уроками. Надзиратели брали на работу всех подряд. Кроме тех, кому трудиться не положено… По инструкции, тюремный доктор делит арестантов на три категории: полносильные, слабосильные и неспособные. На тяжелые работы полагается назначать только полносильных. Это никогда не выполняется. Хотя зависит лишь от каприза надзирателя… В бревнотаски или на строительство дорог – самые тяжелые работы – гоняют и слабосильных, и даже неспособных. Человек надрывается, окончательно слабеет и умирает. А кандальное отделение режется в карты, поскольку для них не хватает конвоя. Денежные арестанты тоже не ходят на работы, а нанимают вместо себя человека из вольных. Надворный советник с помощью добросовестного Фельдмана заставил надзирателей учитывать рекомендации докторов.

Продолжились контры Лыкова с Царем. В очередной его приход три «ивана» опять остались в шапках. Тогда сыщик сорвал с Козначеева картуз, смачно в него высморкался и нахлобучил каторжному на голову, по самые уши. Это был опасный момент. Царь взъярился и едва не набросился на Лыкова. Но – не решился. Сообразил, что второй раз его не помилуют, и струсил. Каторга все поняла, и обаяние «не боящегося смерти» арестанта сильно потускнело.

Алексей знал, что этого ему не простят. Царь обязательно попробует отомстить, но чужими руками. Сыщик взял меры предосторожности и не ошибся. При следующем обходе на него бросился с ножом бессрочный Засовкин. Лыков был наготове и отбил удар. Засовкина утащили в карцер. Ему следовал военный суд с неизбежным смертным приговором. Но Лыков сделал то, чего до него не позволял ни один администратор. В принципе его решение было незаконно. Начальник округа построил на плацу всю тюрьму: и кандальное отделение, и общее. В короткой речи он сказал: «Я знаю, кто направлял тот нож! И вы все знаете. Засовкин, конечно, будет наказан, поскольку он дурак и кукла в чужих руках. А главные злодеи – вон те трое, которые решили, что закон не про них. Про них! Я доберусь до этой швали, будьте уверены. И нечего их, ребята, бояться».