– О господина Мордасова… У вас есть враги, Дмитрий Данилович?

– Есть! И вы его знаете. Но вряд ли товарищ прокурора Дитцвальд шастает по ночам с кольтом.

– А у вас, Алексей, есть враги? – Антон Семенович повернулся к Лешичу.

– Может, и есть, но я о них не знаю. Господа, тело надобно в морг побыстрей – жара!

И тут Клавдия Степановна подскочила:

– Нет, не дам! Не дам резать! Вдруг Васенька жив? А вы кишки вынете. Он помрет тогда.

– Мамаша, успокойтесь, успокойтесь, – погладил ее по голове Выговский. – Скажите лучше, Косое… Васютка, сынок ваш, про дружков не рассказывал? Может, добычу с кем не поделил?

– Не знаю, ничего не знаю… – забормотала Клаша.

– Может, убить его кто хотел?

– Она! Хозяйка наша! Всех Мордасовых задумала извести. Меня мышьяком хочет отравить. Вот смотрите…

Клаша кинулась к плите и достала пузырек с ядом.

– Я ж говорил, вы ничего от нее не узнаете, – печально констатировал Диди. – Умом Клаша тронулась.

Антон Семенович в который раз за утро прислушался. Нет, не почудилось, потому задал вопрос:

– Дмитрий Данилович, вроде как грудной ребенок плачет? У вас что, опять прибавление?

Тарусов смутился, врать не любил:

– Кухарки новой младенец…

– Я ж говорила, говорила! – снова взвилась Клаша. – Отравить меня хочет! А на мое место селедку эту ржавую взяла! Арестуйте ее!

– Селедку? – с сочувствием осведомился Выговский.

– Княгиню!

– Вызовите карету «Скорой помощи»! – приказал он городовым. – И телегу. Тело уже смердит…

Сашенька все эти события проспала. Когда до выезда в суд оставался час, Дмитрий Данилович попросил Наталью Ивановну разбудить жену.

Потом к княгине зашел Прыжов, рассказал о вчерашних и сегодняшних событиях. Известие о смерти Васютки княгиня приняла как должное, мол, всегда нечто подобное ожидала, а вот вчерашние приключения Лешича с Диди: как Марусю из меблированных комнат вызволяли, потом на Фурштатской с Антипом беседовали, – очень ее порадовали.

– Отлично! Все идет как должно. Сегодняшнюю ночь, надеюсь, Осетров встретит за решеткой.

– Диди просил узнать: можно ли ему зайти?

– Вот еще!

– Сашич, будь благоразумней!..

Княгиня посидела-посидела со сжатыми губами, посверкала молниями из-под ресниц и согласилась:

– Ладно! Через пару минут проси.

Ровно через две минуты в спальню постучали.

Княгиня успела выстроить мизансцену: стояла у окна, спиной к двери, сцепив руки на груди.

– Да, – чуть помедлив, разрешила она.

– Сашенька! Дорогая! – Князь не решился подойти вплотную и начал заготовленную речь у абажура. – Я недостоин тебя, знаю. Но ради детей, ради всего святого… Прости меня!

Сашенька долго не отвечала, князь даже начал нервно поглядывать на часы. Когда уже готов был развернуться, княгиня вдруг заговорила. Сухо, отрывисто, не поворачиваясь:

– Позже, позже все решим. У тебя важный день. Ступай!

– Потому надеюсь выйти отсюда с надеждой! Есть ли шанс, пусть не сейчас, хоть когда-нибудь, что ты простишь, простишь меня?

Сашенька повернулась, расцепила руки, медленно подошла.

Какая же она красивая! Грусть-тоска ей всегда к лицу, и князь иногда жалел, что сии сумрачные настроения посещают жену редко.

Сашенька поправила бабочку у вытянувшегося мужа, смахнула невидимую пылинку.

– Не торопи меня. Сейчас я словно стакан со взвесью. Если не взбалтывать, она потихоньку уляжется.

– Но осадок, так понимаю, останется… – горько усмехнулся Дмитрий Данилович.

– Если будешь хорошо себя вести, он растворится.

– Я… Я буду безупречен. Я люблю тебя!

– И я, – вздохнула княгиня.

– Ты пойдешь в суд?

– Конечно!

– Тогда просьба: мы с Лешичем уже выходим, а тебя я хотел бы попросить препроводить в суд Марусю…

– А почему бы нам не отправиться всем вместе? Я оденусь мигом! Десять минут, не более…

– Проблема не в том, что ты не одета. Свидетели, как ты знаешь, до своего выступления сидят все вместе в особой комнате. А я не хочу, чтобы Крутилин видел Марусю. Ты ведь помнишь, они с Дитцвальдом задумали гнусную комбинацию. Пусть сыграют дебют, а я им устрою эндшпиль. Поэтому приведи Марусю чуть позже. Примерно к половине первого. Крутилин к этому времени свидетельствовать уже закончит.

А-а, господи! Крутилин! Хорошо, что Диди напомнил. А еще Осетров, Челышков! Все они знают ее под разными личинами. А вдруг мужу взбредет в голову познакомить ее с Крутилиным?

Ладно, будь что будет.

– Я сделаю, как ты просишь.

И Сашенька нежно дотронулась губами до щеки мужа.

«Правда и милость да царствуют в судах». Эти слова из первого манифеста Александра Второго стали девизом его судебной реформы, а после гибели самодержца их выбили на здании, считавшемся ее символом.

Окружной суд Петербурга занимал целый квартал. Центральная, самая длинная его часть была вытянута по Литейному проспекту, боковые выходили на Шпалерную и Захарьевскую улицы. Для большей монументальности двухэтажное здание, словно на пьедестал, поставили на подвалы высотой в человеческий рост и по всему периметру украсили колоннами и арками.

Короток был золотой век российской юриспруденции – всего-то пятьдесят лет. До того и после суды наши руководствовались волею власть предержащих, шелестом купюр в пухлых конвертах, классовым чутьем…. В общем, чем угодно, кроме права.

Короток был золотой век русской юриспруденции. Короток и тернист! Тогдашние правоведы с титаническими усилиями преодолевали правовой нигилизм бюрократии, не нуждавшейся, как и в нынешние времена, в торжестве закона. Юристов «прижимали к ногтю», увольняли со службы, запугивали наружным наблюдением, обысками, арестами и ссылками…

Короток был золотой век русской юриспруденции. Но не стоит его идеализировать. Случались и ошибки, и несправедливости. Но именно тогда впервые за тысячелетнюю историю Руси суд перестал быть судилищем.

Короток был золотой век русской юриспруденции. В феврале семнадцатого года пьяные солдаты с матросами разгромили петербургские суды. Здание Окружного суда сгорело.

На его месте в тридцатые годы возвели мрачное серое здание НКВД. Оно тоже символ, но совсем другой эпохи…

Тарусов не спеша поднялся по главной лестнице, украшенной статуей Екатерины Великой.