Бызин и его наводчик остановились в пяти шагах с тыльной стороны колпака. Задняя дверь приоткрылась, их обстреляли из автомата. Наводчик воевал с Бызиным с весны, вместе отступали от Миллерово, чудом вырвались из окружения, теперь везение для одного из них кончилось.

Автоматные пули угодили наводчику в плечевой сустав, кровь текла из-под мышки и по руке, непонятно было, где перевязывать. Да и невозможно перевязывать – следующая очередь угробит их окончательно, тем более, Максим Луговой молчит.

– Эй, Макся! – позвал его Бызин и пополз к колпаку в одиночку.

Из оружия он имел лишь «наган» и трофейный нож. Пулемет из колпака разразился длинной очередью. Лейтенант Бызин выстрелил в упор в боковую бойницу размером с царский пятак. Металлическую заслонку лишь слегка погнуло, но Саша удачно поддел его толстым ножом и с руганью выпустил в узкую щелку шесть пуль подряд.

Внутри вскрикнули, закрыли отверстие покрепче. Бызин перезарядил «наган» и, перегнув руку, трижды выстрелил прямо в пулеметную бойницу. Руку обожгло словно ковшом кипящего масла, он закричал и выпустил «наган». С пальцев слезло мясо, сожгло ногти. Он ворочался, облизывая, как собака, отдающую жгучей болью ладонь.

– Макся, – снова позвал он.

Почему все его бросили? До людей всего десяток-другой шагов, и никто не хочет ему помочь. На самом деле все складывалось совсем по-другому. Маневичу стало не до колпака, из-за кустов бросились в контратаку сразу четверо или пятеро немцев. Лейтенант и штрафник рядом с ним немедленно открыли огонь, отбили нападение, но враги не отступили и стреляли сквозь кусты, не давая поднять головы.

Тяжело раненный наводчик из батареи лейтенанта Бызина ворочался у заднего люка и тщетно пытался перевязать плечо, которое сползало вниз по туловищу, держась на клочьях кожи. Кажется, рука совсем отвалилась. Разглядеть получше мешала шинель, пальцы не слушались, а из небольшого люка высунулась голова и рука с пистолетом. Голова подмигнула, а рука с пистолетом исчезла в оглушительной вспышке.

Забыв про обожженные пальцы, Саша Бызин щучкой метнулся к задней части колпака и перехватил кисть с «парабеллумом». Вторая рука толкнула его в челюсть, вцепилась в кадык. Перед глазами замелькали искры, рядом громко молотили палкой по металлу, а дружок-наводчик уставился в лицо черным глазом-дырой.

Бызин вцепился зубами в кисть с «парабеллумом» с такой силой, что в челюсти что-то хрустнуло, его били в ухо, голова моталась, но крепкие зубы не выпускали добычу. Пистолет вывалился на траву, Саша его подобрал и стал стрелять в люк.

Яркие вспышки выхватили из темноты оскаленный рот, вытянутую в попытке защититься ладонь, две съежившиеся в узкой норе фигуры. Затвор лязгнул в последний раз. Бызин с ревом тащил чей-то сапог, вспомнил про свой нож и принялся вонзать его в штанину над сапогом.

Пока командир расправлялся с пулеметным расчетом, отделение перекатилось через остатки хутора и ворвалось в траншею. Не спешил лишь Максим Луговой. С печально опущенными усами он неторопливо накрыл обезображенное лицо наводчика пилоткой и пытался умостить полуоторванную руку.

– Оставь его! – закричал Бызин. – Туда иди! Где все.

– А вы, товарищ сержант?

Дело в том, что Саша Бызин еще не являлся официально сержантом, а Максима Лугового никто пока не снимал с должности командира отделения. Он мог идти в бой и даже вести за собой других штрафников, но этого ему делать не хотелось. По сторонам слишком гремело и трещало, кричали люди, шел бой.

Здесь, на небольшом пятачке, было тихо и уютно. Бронеколпак курился легким дымком, как погасшая печь. Наводчик, друг Бызина, молча отходил, челюсть отвалилась, а уцелевший глаз покрывался мутной пленкой. И оба фрица внутри не подавали признаков жизни, торчала лишь нога с разорванной в клочья штаниной, откуда еще мелкими толчками выходила кровь.

– Может, пулемет достать? – спросил Луговой.

– Не надо, он на станке закреплен. Провозимся только. Дай мне автомат, вон лежит. Пошли быстрее.

– С пулеметом надежнее, – тянул время Луговой.

Бызин уже бодро вскочил и, бросив прощальный взгляд на погибшего друга, побежал снова возглавить отделение. Максим Луговой, заметно похудевший за последнее время в балахонистой, ставшей просторной шинели, не отставал от него.

Положение на левофланговом участке изменили Борис Ходырев и Прокофий Глухов.

Огонь выдвинувшихся вперед автоматчиков уткнулся в катившийся вал штрафников. Отсечный ход шириной метр на узком участке заполнился убитыми и ранеными. Этого бы не произошло, если бы русские убегали и получали очереди в спину. Они бы ложились равномерно, и штурмовая группа, меняя магазины автоматов, уверенно шагала бы (а может, бежала) к первой линии траншеи. Набирая ход, обращая в бегство уцелевших.

Но бойцы штрафной роты понимали, откатываться некуда. Позади болото, раскисшие берега, плешины, покрытые клочьями травы. Там не спрятаться и не закопаться, да и в спину того и гляди ударят заградительные отряды. Правда, их пока не видели, но слухи ходили жуткие. Мордастые, в синих галифе, блестящих сапогах, сплошь с автоматами, злые, как цепные псы, безжалостные, как страшный особист Стрижак со своим помощником. Им одно удовольствие всаживать в спины точные очереди. Выполнил работу – получи усиленный паек и водку. В эти страшилки мало кто верил – а вдруг?

Обошлось без заградотрядов. Драка шла отчаянная, без всякого понукания. Однако сил не хватало. Падение наступательного порыва вовремя почувствовал Ходырев. Он видел, как упали Кутузов, Шиленков, поднялся немецкий офицер. Плотный автоматный огонь заваливал узкую траншею телами, а из клубка тщетно пытались выбраться раненые.

У Бориса был снова «ППШ», громоздкий по сравнению с более компактным «шмайсером», но имевший емкий диск и вдвое большую скорострельность. Он выпустил диск двумя-тремя длинными очередями, клубок пламени бился и шипел, в цель попадало несколько пуль сразу. Он уложил двух автоматчиков, сверху вниз, с бруствера, они не успели понять, откуда пришла смерть, и упали, еще больше загромоздив проход. Уцелевшего автоматчика зажало телами, офицер отступал на четвереньках. В Ходырева немедленно открыли огонь, он упал прямо в грязь, и это его спасло.

Офицер в траншее пытался взять инициативу в руки. Он неплохо владел своим плоским «вальтером» и застрелил в упор штрафника, работавшего винтовкой, как дубиной.

Кутузова в его короткой жизни били до полусмерти не раз. Однажды проткнули заточкой в пересыльной камере, он лежал сутки под нарами, как мертвый. В другой раз постарались вертухаи, когда он с приятелем задушил охранника и бежал вниз по уральской речке Сылве. Приятеля забили до смерти, а Кутузов чудом выжил со сломанной грудной клеткой и отбитыми легкими. Три мелкие пули, угодившие в него, не показались Кутузову чем-то серьезным, словно ткнули шилом. Он с такой силой сдавил острые колени молодого офицерика, что едва не вывернул их из суставов. Ему несколько раз выстрелили из пистолета в голову, руки непроизвольно разжались.