В этот момент сумерки рассыпались проблесковыми огнями, и на территорию въехала карета скорой помощи. Герберт лично уложил Леську на носилки, а потом шустро запрыгнул в карету, опережая Исаева, и подмигнул мне.

Моя девочка снова была без сознания… Её тонкие ручки вновь болтались ветками молодой берёзы, больно ударяясь о металлические ножки носилок. Я умирал… С каждым вздохом, сделанным вдали от неё, умирал…

Стоял на крыльце своего дома, всматривался в разыгравшуюся вьюгу, провожая ту, что забрала мое сердце. Ветер срывал с меня рубашку, пробирался под кожу, но я ничего не чувствовал. Мне было уже всё равно…

Когда Акишев потерял бдительность, я бросился в машину, рванул скорость и вылетел с территории участка. Мчался, пытаясь разглядеть дорогу, но белесая плотная взвесь стояла кромешным туманом. Я выжимал педаль, движок ревел, колёса взрывали снежные заносы. Главное – увидеть огни скорой. Главное – найти!

Она моя! Неужели они все думают, что теперь я её отпущу?

Но закончить мысль я не успел. Яркая вспышка ослепила меня, а по телу побежала жалящая боль…

Глава 31

Монотонный писк стал единственным, что связывало с реальностью. Голоса врачей, тихий плач мамы, сестры и встревоженный шепот отца с братьями – все в ненужный сор превратилось. Мысли мои рассыпались опавшей листвой, мотыляясь по выжженной душе. Ничего не радовало. Я жил только обрывками новостей, онлайн-совещаниями и моментами, когда я оставался один в своей светлой больничной палате.

Я превратился в робота. Все чувства, эмоции сгорели в том взрыве, оставив лишь одно единственное желание – отомстить за всё… За то, что вынужден второй месяц лежать овощем, истыканным трубками, обмотанным толстым слоем гипса и раздражающими датчиками, за то, что все мои планы рухнули замком из песка, за то, что я больше не могу обнять мою девочку.

Акишев рвёт и мечет, пытаясь найти, куда её увезли. Но все без толку… Леська словно исчезла, растворилась, как беспокойный сон! Последним её видел Герберт, сопровождающий в скорой вплоть до клиники, где её привели в чувства, но диагностировали частичную потерю памяти. Она узнала отца, брата, но не признала старика, что не отходил от неё ни на шаг последние двое суток…

Шах и мат, блядь… Шах и мат!

Я вновь и вновь вспоминал свои последние слова, брошенные так неаккуратно! Я просил её забыть все, просил начать все заново… И карма сыграла со мной в покер, в котором я ей с треском проиграл. Она и правда всё забыла, получила волшебную возможность начать всё заново! Вернулась к своей жизни, которую у неё попытались украсть. А что у меня? У меня заевшая пластинка воспоминаний, переполненных её смехом, нежностью её касаний и жаром рваного дыхания. Я попал в АД!

После того, как Леся пришла в себя, её перевели в другую больницу, а дальше её след растворился, как утренний туман над влажной, ещё мерзлой землей.

Мне нужно выйти… Мне нужно собраться с силами и вырваться из этой стерильной клетки, в которой невыносимо дышать: легкие сдавливает бетонной плитой беспомощности, а этого я терпеть не мог.

За окном уже вовсю тарабанила капель, конец февраля выдался солнечным, покладисто сдающим бразды правления весне. И вроде радоваться можно, дышать свежестью влажного воздуха, а не получалось. Все в черно-белых красках было, и лишь тонкий образ моей Леська дразнил сочностью воспоминаний.

У меня будто часть души выдрали. Там дыра… Пробоина похлеще, чем на Титанике. Вот только не потонул я! И то только чтобы найти этих уродов и задушить собственными руками…

– Вадя, ну хватит! – взревела Верка, вскакивая с диванчика в углу палаты. – Вставай! Да-да! Давай вставай, и идём искать нашу Леську! Если она способна заставить тебя улыбнуться, то я лично вспашу планету, но найду!

– Какой вставай? – наш старший брат шикнул на сестру, призывая к тишине и спокойствию. А меня уже тошнило от них… Эти скорбные лица, эти безграничные сочувствие и сожаление… Меня воротило от лиц родных и близких только лишь из-за этой гаммы эмоций. – Сегодня только гипс снимают. Он не ходил почти два месяца, Вера!

– Леську? Какую ещё Леську, и почему она наша? – мама вздрогнула, отчаянно хватая отца за руку. – Дима, что происходит?

– Вера! – я оторвался от просматривания новостной ленты, в которой искал случайное упоминание о моей девочке. – Не нужно ничего вспахивать, а лучше идите по своим делам. Что вы здесь торчите безвылазно? Дел других нет?

– А что Вера? Что сразу Вера? – сестра вспыхнула, скинула белый халат и стала расхаживать по палате. – Мы все тут взрослые люди, все всё прекрасно понимаем, вот только молчим! А почему? Ну? Папочка, ведь ты всё знаешь, да? Так скажи!

– Вера, вот в тебе гениально сочетаются ум и дурость! – скрипнул отец и отвернулся к окну. – Зачем говорить об этом? Всё устаканится, всё забудется и снова войдет в свою колею. Твой брат чудом остался жив, поэтому не буди лихо…

– А я разбужу! – мелкая будто пилюлю бесстрашия проглотила, так смело ткнула пальчиком в грудь отцу, вскинула голову и зашептала. – Ты с детства твердил, что вэдэвэшинков нельзя сломать, разбить и разъединить! Ты твердил про плечо поддержки, про смелость и про то, что если и тонуть, то пиздец с каким гордым лицом!

– Следи за словами, Вера! – мама вскочила, дёрнула дочь за толстую косу, но та даже не шелохнулась, продолжая смотреть отцу в глаза. – Ты на что толкаешь отца?

– Я хочу, чтобы моих братьев не взрывали, не резали и не пытались убить, мамочка! – выдохнула Верка и вдруг обмякла, падая в объятия того, кому она ещё мгновение назад готова была грудь вспороть острым ноготком. Отец прижал к себе рыдающую дочь и стал покачивать, как в детстве, пытаясь успокоить. – Найдите ему Лесю его… Найдите! Слышите?

– Добрый день! – Степан Малышев, мой лечащий врач, бодро вошёл в палату, разрушая всю драматургию момента. И я с облегчением выдохнул. – Ну, Вадим Дмитриевич, готов?

– Давно готов. Снимите с меня это дерьмо, – я с остервенением откинул плед и даже готов был сам уже перелезть на каталку, лишь бы не видеть лица родных.

– Что, не понравилось быть гипсово-железным человеком?

– Заткнись, Стёпка! Помни, что завтра я уже на своих двоих буду ходить, – рыкнул я, позволяя санитарам перенести меня с кровати.

– Ну, это ты сильно погорячился. Ещё месяц реабилитации, и, возможно, к твоему дню рождения мы с удовольствием увидим, как ты