– Это ты виноват!

– Если думаешь, что я буду извиняться за крепкий поцелуй, ты ошибаешься.

– На тебя невозможно злиться долго.

Я целую ее в щеку.

– Рад, что ты наконец признала мою неотразимость.

Ее вилка с лязганьем падает на стол.

– Я такого не говорила!

– Брось, детка. – Я трусь носом о ее щеку и шею, и она трепещет. – Признай это. Ты же знаешь, что это правда.

Она заключает мое лицо в ладони.

– Не могу отрицать того, что всегда было аксиомой. Ты всегда был неотразим, Кэл. – Она сладко меня целует. Всего раз.

– Почему ты, черт возьми, думаешь, я был влюблен в тебя всю жизнь?

Лана

Кэл уничтожил свой обед и остатки моего, когда я отодвинула наполовину полную тарелку.

– Я не понимаю, как тебе удается так хорошо выглядеть, ты же ешь как свинья, – замечаю я.

– Гены, – шутит он.

Я вздыхаю.

– Сложно поспорить. Генофонд Кеннеди – это что-то.

И мой сын был теперь его частью.

– Готова ко второй части нашего свидания? – Он вытягивается на сиденье и обнимает меня за плечи. Мне нравится, каким чувственным он становится со мной. Это никогда не станет неуместным.

– Ага, идем наблюдать за аллигаторами или отправимся на космическую станцию Кеннеди?

– Ты же догадалась, м?

Я пихаю его в ребра.

– Ты за дурочку меня держишь? Как только мы сюда приехали, я сразу все поняла.

В последнее лето на Нантакете мы с Кэлом много разговаривали о наших планах на будущее. Тогда я впервые упомянула, что хочу учиться во Флориде, недалеко от бабушки и дедушки. Кэл сказал, что он тоже, и мы планировали кучу разных крутых дел, которыми сможем заняться. У каждого из нас был список из пятерки лучших мест, которые хочется посетить. И я знала, что он пытается исполнить мои мечты. Пусть мы тогда были всего лишь детьми на пороге подросткового периода, но он помнил, как это было важно для меня.

– Жизнь удалась?

– Сегодня да. – Я сжимаю его колено, улыбнувшись.

– А в остальное время? – Он выпрямляется на своем стуле, как раз когда подходит официантка с нашим кофе и счетом. Он протягивает ей шикарную черную кредитку, и ее глаза чуть не выскакивают из орбит.

– Когда мы были детьми, казалось, что мир делится на черное и белое, – начинаю объяснять я, – но реальность состоит из гораздо большего числа сложных оттенков.

– Расскажи мне. – Он бросает в кофе четыре кусочка сахара.

– Это не только отвратительно, но и вредно для здоровья.

– Прости, мамочка, – подмигивает он и слизывает пенку, а я качаю головой.

– Теперь я понимаю, почему мама перестала общаться со своими родителями. Они не очень приветливые люди и плохо с ней обошлись.

– В каком смысле?

Я делаю маленький глоток кофе, прежде чем заговорить.

– Мама забеременела мной в восемнадцать, за несколько месяцев до получения школьного аттестата. – Эта новость стала для меня шоком. Мама всегда казалась мне такой чопорной, такой правильной и строгой, когда речь заходила о мальчиках. Впрочем, если посмотреть на это с современной точки зрения, все объяснимо. Кэл ждал продолжения. – Моя бабушка очень религиозна, так что можешь представить, чем все обернулось. Хуже того, мой отец был сыном дворецкого и старше мамы на четыре года. Они были возмущены. Вопроса об аборте даже не стояло, но я уверена, что моя мама и не помышляла о нем. Также они были против ее замужества с моим отцом, хотя он заверил их, что любит ее и готов обеспечить. Брак с сыном дворецкого явно не представлялся им верхом мечтаний, особенно после того, как маму определили в элитную частную школу.

– Твои бабушка и дедушка при деньгах? – В его тоне слышится удивление.

– Они богаты. Не настолько, как твоя семья, но построили очень успешный бизнес в розничной торговле с нуля. Десять лет назад они его продали, тем самым получив состояние. Но, очевидно, не предполагая оставлять маме наследство.

– Что случилось после того, как они узнали, что она беременна? – В моей груди возникло трепещущее чувство тревоги. Я пожалела, что начала говорить именно об этом.

Слишком близко к истине, а мои нервы на пределе.

– Они сказали, что поддержат ее, если она родит ребенка и отдаст его в приемную семью. Это был единственный вариант, который их устраивал.

– Ясное дело, твоя мама предложила им засунуть этот план себе в задницу.

Мои губы непроизвольно сложились в улыбку.

– Хорошо сказано, – шутливо отвечаю я. – Да, она заявила, что выйдет замуж за отца и оставит ребенка, поэтому они бросили ее и лишили наследства.

– Жесть.

– Не представляю, как можно так поступать со своей плотью и кровью. Даже теперь бабушка позволила нам переехать к ним лишь на определенных условиях. – Я печально качаю головой. – Она ведет себя как потомственная богачка и одержима тем, как к ней и ее семье относятся все вокруг. Будто она уничтожила свое прошлое.

– Ты узнала об этом, только когда переехала к ним? – спрашивает он. Я киваю, не желая вдаваться в подробности, как именно это случилось. Неописуемое чувство вины бушует внутри меня.

Завтра я все ему расскажу.

Я всю неделю была решительно настроена сделать это.

В этот раз я не собираюсь трусить.

Завтра Кэл должен узнать, что у него есть сын.

* * *

Нам понадобилось приблизительно полчаса, чтобы добраться до места катания на аэроглиссере[5]. В очереди мы оказались за парой с двумя маленькими детьми. Девочкой и мальчиком. Близняшки, догадалась я. На вид им можно было дать лет пять.

– Мне очень жаль, мадам, но мест больше нет, – говорит мужчина за стойкой. – Вам придется подождать следующий заезд, он через час. К тому же прогноз неблагоприятный, и я не могу гарантировать, что он состоится по графику.

Улыбка женщины исчезает, когда мальчик плачет. Они отходят от стойки, и их место занимает Кэл.

Мы выходим наружу, где нас поджидает частный аэроглиссер.

– Скольких человек может вместить судно? – спрашиваю я водителя.

– До шести человек, мадам.

Кэл понимающе улыбается, когда я задаю ему вопрос:

– Может та семья поехать с нами?

Заключив в объятия, он целует меня в макушку.

– Конечно, детка. Я собирался предложить это внутри, но это твой день, и я не стал самовольничать.