Лежа с закрытыми глазами, Вовчик принялся прокачивать в уме факты, как принято у разных матерых следаков и спецназовцев, если, конечно, верить ментовским романам. Постепенно логические упражнения перенесли его в пыточную камеру, оставив один на один с подследственной. Растрепанная и зареванная Ирина вздрагивала на стуле, закрывая, по возможности, срамные места. Затянутый хрустящими портупеями Вовчик вышагивал из угла в угол:

– Дознание, – разглагольствовал Волына на ходу, – это такое следственное действие, понимаешь, грамотное, что я тебе сейчас вот как засуну под хвост, да как крикну «От винта», да как крутану… Так и будешь, сука, вращаться пропеллером. И еще спасибо скажешь. По-любому.

В компании этих сладких грез Вовчик постепенно забылся. Ночью его подкараулила поллюция.

Но, если не считать этого незначительного происшествия, ночь прошла на удивление спокойно. Уже под утро Протасов вскочил в поту, разбуженный великолепной идеей. Мысль, – «Это, в натуре не мысль, это чисто конкретное озарение!», – показалась настолько удачной, что Валерка впотьмах бросился за карандашом. Мысль следовало немедленно записать, чтобы, не дай-то Бог, к утру не выветрилась из головы.

Вопреки опасениям, с наступлением нового дня идея не испарилась, словно роса с листа (с приходящими под луной идеями такое случается сплошь и рядом), а, напротив, даже обросла кое-какими деталями, которые Протасов тут же ринулся вынашивать с тщанием хорошей матери, терпеливо дожидающейся созревания плода. Когда зема-Вовчик, наконец, продрал глаза, Протасов практически выдал «на гора» замысел грандиозного плана, которым бы залюбовался и Макиавелли.[42]

– Ну, зема, какие на сегодня планы? – спросил Вовка, спросонья не узнав приятеля, казавшегося величественным, как египетский сфинкс.

– Едем к Бандуре, – коротко отвечал Протасов.

* * *

24-е февраля, четверг

Проторчав у Андрея до обеда, и так и не придя к единому знаменателю, «только время на шару убили, е-мое», земы поплелись на остановку скоростного трамвая, где мы их, в конце концов, и обнаружили. На остановке Протасову и Волыне предстояло расстаться до вечера.

* * *

– О! – воскликнул Протасов, собираясь подыматься на перрон. – Кажись, мой трамвай идет. – С лестницы послышался нарастающий гул, издаваемый дюжиной колесных пар. «Скоростные» трамваи обыкновенно ходят в сцепке по трое, напоминая обрезанные поезда метро. Зато слышно их за версту.

– Погоди, зема! – взмолился Волына. Давай, я с тобой!?

– Ты возьми меня с собой, я пройду сквозь злые ночи… – передразнил приятеля Протасов, в точности скопировав интонации Пугачевой. – Ты чего, в натуре, глухой? Или языка человеческого не понимаешь? Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону, уходили коммуняки, на гражданскую войну. Понял?

– Зема?… А может, я это…

Нет, – отрезал Протасов. – Дуй на хазе. Жрачку сварганишь.

Для задуманного Валерием мероприятия зема Вовчик годился, как бричка для полетов на Марс. Протасов ехал в гости к Армейцу. И, по правде сказать, вовсе не от того, что соскучился за стариной Эдиком, а совсем по другой причине. Дело в том, что Валерий отчаянно нуждался в машине. И, не в каких нибудь там занюханных «Жигулях», а в «конкретной тачке, чтобы асфальт срывала, и виды имела». Белый «Линкольн» Эдика как нельзя лучше подходил этому определению. Шикарный лимузин с кожаным салоном и пятью литрами под капотом был как воздух необходим для воплощения того самого плана на ТРИ МИЛЛИОНА БАКСОВ, какой он выдумал на заре, и каким он уже успел похвалиться перед Бандурой.

Стремно, зема, в селухе. По-любому! – канючил Вовчик.

А свалить ты него хочешь?

Не то слово, зема! До усерачки хочу.

Тогда не путайся под ногами. Чем раньше я тачкой разживусь, тем скорее мой план выстрелит, и мы из этой дыры чухнем, е-мое. Усек?

Так точно.

Денег будет не меряно. Бабы, пиво, и море. Прикинь?

Прикинул, – отвечал Волына, и его бледное лицо тронула пародия улыбки.

Тогда мухой дуй в Пустошь. Я буду к вечеру.

С этими словами Протасов развернулся на каблуках и понесся вверх по лестнице к перрону. Проводив кислым взглядом его могучую фигуру, быстро растворившуюся среди толпы пассажиров, Волына побрел к своему трамваю. Когда Вовчик по ступеням подымался в салон, вид у него был такой, словно он добровольно взбирается на эшафот.

* * *

Вечер того же дня застал Вовчика в их унылой комнате, безнадежно «куняющим» над кастрюлей кулеша, сваренного буквально из топора. Сделал дело, гуляй смело, гласит известная народная поговорка. Вот Вовка и гулял, поклевывая носом в ритме насоса с нефтяной скважины. За этим занятием его и разбудил автомобильный сигнал, почудившийся Волыне спросонья трубой, которая всегда зовет.

Кого это черт принес? – стонал Вовчик, выглядывая в закопченное окошко. Перекошенные, вросшие в землю ворота, не открывавшиеся за ненадобностью Бог весть сколько лет, ярко освещались фарами какого-то большого автомобиля. И тут Вовчика как ошпарили.

«Иркины босяки стуканули в милицию про ППШ! – догадался Вовка, и его затошнило от страха, – это ОМОН! По мою душу!» — Глотая ртом воздух, он рванул к выходу, планируя уходить огородами, и уповая только на ноги. Он так перепугался встречи с экс-коллегами, что позабыл даже о зловещем Ночном Госте, вскрытой гробнице и сваленном кресте с инициалами некоего гражданина Пастуха В.П. – «Беги! Беги, Вовка!» – подстегивал себя бывший опер, а ветер свистел в ушах.

Пока Волына, согнувшись как диверсант, несся к спасительной стене деревьев, хозяйский сынок, паршивец Игорешка, восхищенно сверкая глазами, распахнул ворота. Ослепительно белый и длинный, как яхта какого-нибудь очередного нувориша, «Линкольн Таун Кар» Армейца закатил во двор. За рулем восседал Протасов. Кроме Валерки в салоне никого видно не было. На крыльцо вышла Ирина, а из-за материнского плеча таращила глаза Ксюшенька. Рты у обеих были открыты нараспашку.

Ни буя себе! – промолвила Ирина, в потрясении перейдя на ненормативную лексику, от которой она упорно и безрезультатно оберегала детей. Как зонтиком от дождя в наводнение.

Волына, в свете фар, заметался, как заяц на дороге, ожидая грозных окриков напополам с матом: «Стоять! Бояться! Милиция!»

Вовчик! – заорал Протасов, выбираясь из кожаного салона. – На войну собрался, Земеля?!

При первых звуках Валеркиного голоса Волына уронил оружие и задрал обе руки к звездам.