Гена закурил сигару, посерьезнел и растерянно посмотрел в темное окно.

— Знаешь, никак не могу поверить в поступок Галины. У нас всегда были отличные отношения, я помог вылечить ее сына… Правильно говорят — не сделай добра, не получишь и говна.

Повернувшись, я поставила бокал с шампанским на грудь Гены.

— Дорогой, у вас тут сместились понятия. Не обижайся, но что вы здесь делаете, в Зоне? Людей гробите! И тех, кто работает, и тех, кто их охраняет.

Гена перехватил у меня бокал с шампанским и переставил на тумбочку у кровати.

— Мы делаем лекарство против старения для нормальных людей.

Я аж подпрыгнула от возмущения.

— Для нормальных? И ты говоришь о тех нескольких тысячах людей на земле, которые в состоянии платить по миллиону за пару упаковок ампул? Да большая часть среди них мерзавцы, не желающие знать о голодных смертях, о болезнях, об уродствах, полученных на войнах, о брошенных детях. И они ничего не делают, ничего хорошего для других. Возьми нашу Россию. Основное определение для заработанных капиталов — воровство. И вот они будут жить без болезней лет по триста… А то и больше.

Гена рассматривал мои волосы.

— Красивый цвет, русо-рыжий. В чем-то ты, Маша, права. Я с этой точки зрения проблему не рассматривал.

Поцеловав Гену в плечо, я села, закрыв грудь одеялом. Настроение изменилось.

— Геночка, вы здесь в Зоне сами психологически разлагаете людей. Безнаказанность за опытами над людьми, проводимыми годами. И то, что ваши подопытные преступники и чаще всего нелюди, не оправдание… Хотя некоторых убила бы лично.

— Суровая ты моя. — Гена потянулся целоваться, но я, выставив руку, остановила его.

— А насчет Галины и хозяйки вытрезвителя… Я через несколько лет сама стала бы такой… Обожравшейся.

— Но ты ведь не объешься, Маша, ты другая.

— Все поначалу так думают. Это урок, который я бы не хотела забыть.

Три дня пролетели в любви. Я почти не выходила из дома Гены, но один раз съездила в Зону повидать Аню.

Она великолепно выглядела — свежо и молодо. Комната, где она жила, была похожа на космические апартаменты, какими их показывают в голливудских фильмах. Еще более фантастической оказалась лаборатория, где Аня выращивала что-то ботаническое, следя за мутациями. Рядом шебуршали в контейнерах белые мыши, на которых испытывали новые составляющие лекарств.

В лабораторию постоянно заглядывали санитары и охранники. Приходил даже повар, уточнял меню для обеда. Все как один счастливо замирали при виде Анны. Стоя в сторонке, мужчины заворожено наблюдали за руками Анны, за ее лицом. Просили дать возможность помочь, но Анна смеялась и отшучивалась:

— Мышки — существа нежные, мужских рук не переносят. А растения опасные, могут отравить.

Растения поражали своей необычностью. На стручках гороха зеленели щупальца, кактусы выдавали цветы в пять-семь раз больше своего объема, два арбуза в углу достигли размера кресла.

Мышки тоже производили неизгладимое впечатление. Несколько особей носили две головы, у трех мышей на голове росли четыре ушка, некоторые отрастили себе пучок хвостов. Аня одинаково ласково гладила каждую мышку, и они пищали от восторга.

Вернувшись в комнату-спальню, мы проговорили не меньше трех часов. Аня за пятнадцать минут рассказала о своих успехах в подготовке для поступления в медицинский институт, Аристарх уже оплатил ее первый курс, и два часа говорила об Италии, о музеях и… что было для меня удивительным, о художнике Луиджи, которому отдалась через час после знакомства.

— Это было прекрасно, — призналась Аня.

Я искренне порадовалась за Аню, но сама, видимо, не до конца выздоровела, потому что прямо во время разговора заснула. Так сладко я давно не спала. Я проснулась в той же позе, в которой заснула. У меня даже занемели правый бок и нога. Аня не стала меня будить, сбегала в столовую за обедом и в отдел доставки за новыми учебниками.

В присутствии Анны всем становится хорошо. Ее расположенность к людям и животным, ее неброская красота и приятный голос создают особую энергетику, благотворно и исцеляюще действующую на любой живой организм.

Погода повернулась на весну. Стал таять снег. В поселке жизнь шла своим чередом.

Галина после разговора с Аристархом уволилась по собственному желанию. Начальником банно-прачечного комбината стал Жорик.

Провожали меня половиной поселка. Я перецеловала всех пришедших, включая Танечку, Сережу и Хавронью. У свинюшки появился свой гардероб, и в день отъезда она щеголяла в комбинезоне защитной расцветки.

В подарок я получила шкуру оленя от Аринай, бочонок соленых грибов от Татьяны и сто поцелуев от Гены. Жора впихнул мне комплект постельного белья с немыслимым для Зоны рисунком — среди облаков улыбались голопопенькие купидончики-амурчики. Яков Котелевич велел Жоре раздать белье сотрудникам с чувством юмора.

Все обещали приезжать ко мне в гости и не забывать.

В московском аэропорту меня встретили Толик, мама и отчим. И она, и Борис Иванович не переставали говорить мне о непонятно откуда появившейся красоте. Толик почесал голову и буркнул:

— Прилично выглядишь.

Дома сын Данила повис на мне, но я дождалась только одного поцелуя, он тут же сбежал играть во двор со своим любимым псом.

В столовой был накрыт стол. Мама хлопотала вокруг пирогов, ей помогала освоившаяся в нашем доме Ниночка.

Было как-то странно ощущать себя в собственном доме немного чужой. Все-таки часть моей души осталась там, в Топи.

А через час после моего приезда пришел Кирилл. Он по-хозяйски сел за стол, поцеловав перед этим маму и меня. Я не знала, как себя вести. Я настолько убедила себя в неверности Кирилла, что теперь не могла воспринять его как своего мужчину, как члена семьи. А Кирилл разговаривал с Толиком, с мамой, с отчимом, с сыном…

Мне было странно и немного не по себе. Я не хотела Кирилла. Он остался таким же красивым, но я-то изменилась.

Кирилл, все более пристально наблюдавший за мной, повернулся к Толику и откровенно заявил:

— У нее появился новый мужчина.

Реакция за столом была самой непосредственной. Мама, привыкшая к моей весьма скромной сексуальной жизни, удивилась первой:

— У Маши?

У отчима была та же самая реакция:

— У Мани?

Толик посмотрел на меня более внимательно:

— У Манюни?

И никто не поверил в заявление Кирилла.

— Да у вас же свадьба через три недели. — Ниночка делала мне какие-то знаки глазами, желая поддержать мое любое вранье.

Но мне не хотелось лгать.