них мне, ребенку, рассказывает историю про то, как на трехсотлетний юбилей города в управе закатили настоящий пир…

На трехсотлетний юбилей города в управе закатили настоящий пир. Скатерти постирали, не пожалев синьки – морозные скатерти, аж сголуба! Накрахмалили от души: негнущиеся края жестко упираются гостям в колени. Тарелки на скатертях – тонкого фарфора, вилки-ложки – серебряные, и вино льется в чарки самое лучшее, из погребов купца Серомазова.

Кто только на этом пиру не присутствовал! Даже сам губернатор. Один купец, Михаил Филиппович Путимцев, решил при нем отличиться. Встал, столкнув с колен жесткую скатерть, и говорит:

– А славно бы ознаменовать день сей достойным деянием!

И предложил ни много ни мало: заложить в городе храм.

Народ тут зашептался, зароптал. На другом конце стола поднялся Викторин Яковлевич Бурдаков, золотопромышленник. Высказал общую мысль:

– Мало у нас храмов? Собор стоит Свято-Троицкий! Монастырь Никольский! На кладбище церковь Успенская! Чего тебе еще не хватает – молиться, что ли, далеко ездить? Рядом со своим домом хочешь храм поставить?

Захохотали тут все, и губернатор тоже усмехнулся.

И это Викторин Яковлевич еще женский монастырь не упомянул. Много, много храмов в городе, и нигде нет недостатка в молельщиках – шли богомольцы из разных краев и весей.

Отчасти их привлекали слухи о местных чудесах. Вот, к примеру: сгорела как-то на пожаре целая улица, а один дом – вдовы Мирошниковой, Анисии Филипповны, – уцелел. Вдова всем рассказывала, что она его лично уберегла от огня: для этого, как всем известно, надо перекинуть через крышу пасхальное, в церкви освященное яичко. Из местных ей никто, конечно, не верил. Анисия Филипповна маленькая, сухонькая, словно прошлогодний лист, который только божьим попущением на дереве удержался, – где ей через дом яичко перекинуть? Помог, наверное, кто-нибудь. Брат, может, – этот самый Мишка Путимцев. Ишь, стоит переминается, понял, что глупость насчет храма сболтнул.

Осознав, что под действием зелья, подсудобленного злодеем Серомазовым, и правда ляпнул какую-то несуразицу, Михаил Филиппович признаться в этом не пожелал. Возразил с достоинством:

– Я имею в уме храм наук разных, что тоже Богу весьма угодно! Надобно нам учредить достойное учебное заведение.

И тут же, не сходя с места, передал губернатору сто рублей:

– Предлагаю основать фонд!

Тут уж губернатор на него по-другому посмотрел. Каков купец, как разговаривает складно! И тоже не ударил в грязь лицом – добавил из своего кармана вдвое больше, сказавши:

– Желаю благому этому помышлению скорейшего осуществления!

При этих торжественных словах стало заметно, что язык у господина губернатора слегка уже заплетается. Но главное ведь – не как сказано, а кем. Тут уже и прочим гостям пришлось развязать мошну. Викторин Яковлевич объявил громко:

– Три тысячи жертвую!

Гимназию начали воздвигать рядом со Свято-Троицким собором, на скалистом берегу мутно-желтой Туры. И спустя время пошли по гулким прохладным коридорам с высокими окнами девушки в темных платьях, с длинными косами: строгие и смешливые, застенчивые и быстроглазые – дочери почетных граждан, купцов и чиновников.

Дочерей разночинцев тоже принимали учиться, и дочерей мещан, и даже крестьянских дочек, если семья зажиточная. Моей прабабушки Софьи среди них, конечно, быть не могло. Какая учеба? Работать надо! Три класса церковно-приходской школы – и радуйся. Мать, ворчливая Галчиха, поджимает губы: ишь, учиться она хочет! Небось и так замуж возьмут. Да выходи уже поскорее, не обременяй семью лишним ртом!

В семнадцать лет Софья вышла за первого, кто посватался. Сорокадвухлетний вдовец, приказчик в керосиновой лавке. И в четвертый класс пошла, уже родив пятерых детей. Власть к тому времени была уже не царская, а прочная советская, и гимназия успела превратиться в среднюю школу. Прабабушка сидела за последней партой, рядом с круглым боком печки-голландки. Учительница, на два года ее младше, стала до конца жизни лучшей подругой.

Функция!

⁂

Подхожу открыть окно, впустить хоть немного прохлады. В середине сентября в колледже включили отопление, и поскольку погода все еще стоит солнечная, в кабинетах сразу стало жарко. Смотрю, как по асфальтовой дорожке внизу несутся высохшие березовые листья. Несутся целеустремленно, словно не ветер их гонит, а собственная воля. Хочется проследить, куда они мчат, но долго стоять не приходится: аудитория ропщет.

– Общение, – говорю, повернувшись и делая шаг навстречу студентам, – происходит не только на логико-смысловом, но и на личностно-эмоциональном уровне. Это значит, что ваш коммуникативный успех определяется в том числе и тем, насколько вы умеете понимать чувства других людей. Вот это мы с вами сейчас и проверим.

Вызываю добровольца. Им оказывается Данила, симпатичный кудрявый парень с широкими покатыми плечами. Остальным объявляю, что надо выбрать по отношению к нему роль друга или врага. Слово «роль» подчеркиваю: какие, в самом деле, между нами враги? Выберите, что вам будет проще изобразить. С какой ноги вы встали, в каких красках сегодня видится мир – вот эти ощущения и спроецируйте на Данилу. А потом, находясь в образе, подойдите и пожмите ему руку. Говорить при этом ничего не надо. Данила должен понять, «враг» перед ним или «друг», исключительно по рукопожатию. Угадал он насчет вас или ошибся, сразу не сообщайте.

Это упражнение я помню по театру. Много всего было у нас в театре такого, чего не забудешь… Перед премьерой «Самосвала» Фомина была, как всегда в таких случаях, напряженная, злая. И умер отец. Я пропустила несколько репетиций. Ух, как она орала! «Театр – искусство коллективное! Меня не волнует, что происходит у вас в личной жизни!»

Еще и роль была… как назло. У меня ничего общего не было с девушкой, которая, наметив парня и получив от него отказ, спрашивает бесхитростно: «У тебя что, не стоит?» Сцена этого разговора по замыслу режиссера происходила на пляже, я появлялась в коротком прозрачном парео. Туфли мне притащили – розовые, в блестках, на платформе и каблучищах, как у стриптизерш…

Данила кое-как поделил группу на две части. «Друзья» толпятся у окна, «враги» стоят возле двери.

– Ну что, – говорю, – настал момент истины. Данила! Всех друзей надо по очереди обнять.

И повернувшись к «друзьям»:

– Если вы на самом деле были «врагом», обозначьте во время объятия удар в спину. Вот так, – тихонько бью Данилу по спине кулаком.

– Страшно… – ежится он.

– Ошибиться в близком человеке всегда страшно.

Данила неуклюже обозначает объятия. Скрытых врагов оказалось трое из шестнадцати. Неплохо.

– А что делать с врагами?

– Врагов будем убивать, – говорю сурово.

Достаю из стопки сочинений текст Матвея Гусева, комкаю, формируя как бы плотный снежок.

– Вот этим. Должно подействовать. Меня лично этот текст убил наповал…