тут, в ящике стола. Одна лиса вылитый Иван Петрович. Вам какой пирожок, Иван Петрович? С курицей будете? Мама проходит мимо, не глядя на меня. Мама, стой, подожди, мама, я давно хотела сказать, я теперь тоже учитель! Что ж, отвечает мама, ты не виновата. Видимо, это рок. Судьба. От судьбы не сбежишь, да и как понять, что пора бежать, что она уже тут? Рок не предупреждает, не дает намеков. Все буднично, просто. Звонит некто: я, говорит, Роман Олегович Крылов…

В открытую дверь всеми своими колючками просовывается молочай.

– Вот, – пыхтит Крылов, ставя кадушку на пол возле окна. – Пусть у вас растет. Я видел, как вы на него смотрели… Ирина Георгиевна! Ирина Георгиевна! Ирина!

Поднимаю тяжелую голову. Что-то там, за лобной костью, жжет. И переливается. Как северное сияние, только без цвета.

– Роман Олегович…

Молочай расшеперил колючки.

– Ирина Георгиевна, с вами все в порядке?

Провожу рукой по лбу. И, глядя на шипастые ветки, отчетливо понимаю: нельзя. Нельзя не общаться с Денисом. Иначе получится, что это я – предатель. Это я – тот человек, который обесценивает прошлое, тот, кто считает, что наша дочь появилась на свет в результате ошибки.

Понимание заставляет вскочить, северное сияние вспыхивает – еще секунда, и я бы свалилась в колючий куст, но Крылов, шагнув, удерживает меня жесткой рукой.

– Добрый день! – В дверях, как всегда с ухмылкой и как всегда злокозненный, появляется Иван Петрович. – Извините, что помешал.

Хочется подойти к окну, к холодному стеклу, упереться в него ладонями, головой и стоять. Смотреть на лисиц, которые играют во дворе. Эмм… Да. Лисиц нет, конечно.

Мир медленно возвращается на место. В нем нет лисиц, нет летающих очков и нет белых бабочек. Я немного сомневаюсь, был ли в нем Рок, обнимавший меня за талию. Во всяком случае, сейчас есть только Иван, который, без спросу включив мой компьютер, клацает по клавиатуре.

– Вот! – Не вставая, он шумно подтягивает к компьютерному столу еще один стул. – Оцените. Я флешмоб в сети запустил неделю назад.

Еще раз подумав о холодном, тающем, как лед, оконном стекле, сажусь рядом. С монитора смотрит лицо: тени под глазами, через всю щеку – нарисованный шрам, волосы всклокочены…

– Это я после пятой пары, – ухмыляется Иван.

Приглядываюсь:

– С карнавала, что ли?

Под фотографией надпись: «Учителя тоже люди».

– Вы были в «Ходячих мертвецах»?

– Я тогда четвертый курс оканчивал. Круто, да? Все, кто в прошлом году меня учил, теперь коллеги.

Иван щелкает мышью – начинают мелькать лица, фигуры: девушка на плечах у парня на рок-концерте, женщина лет тридцати пяти в купальнике, пожилая дама в пляжных шортах и широкой шляпе – и еще, еще…

– Завирусился! – с довольным видом отмечает Иван.

Учителя со всей страны. Черноволосая бестия позирует, сидя на мотоцикле. Худенькая старушка в затрапезных штанах окучивает картошку. Компания за новогодним столом сдвигает бокалы шампанского. Мускулистый красавец с голым торсом и гантелей в руке – этот снимок Иван быстро пролистывает. Серый котенок на плече у пожилого лысоватого джентльмена. Женщина с красным лицом, завернутая в простыню, стоит босиком на снегу возле деревенской бани, из открытой двери валит пар.

Все снимки с хештегом: #учителя_тоже_люди.

Глазам становится горячо. Говорю, отвернувшись к окну:

– Иван Петрович… Вы мне не поможете столы передвинуть? Я давно хотела.

Столы будто вросли в покрытый линолеумом пол, пустили цепкие корни. Однако медленно, тяжело, скрипя и липко отдираясь, все-таки сдвигаются с прежних мест. Встают вдоль стены, другой стены, вдоль ряда окон – покоем.

Кадушка с молочаем занимает место посередине. Вот так. Ковид наверняка ненадолго. Сколько там длятся такие эпидемии – неделю? две? А потом мы будем сидеть лицом друг к другу и разговаривать. Обсуждать книги. Спорить.

Даже для того, чтобы спорить, нужно повернуться лицом друг к другу.

Улица Быкова

Припарковался он совсем рядом, но все-таки, пока шел к двери, подмышки успели взмокнуть и рубашка прилипла к спине. Адский какой-то июль. В семь вечера такая жара! Но за дверью, слава богу, охватила прохлада – на стене с импортной деликатностью гудел кондиционер.

Девушка за стеклом регистратуры выглядела так, словно и она только что забежала с улицы, – волосы растрепаны, щеки горят.

– Я к ревматологу. – Егор показал на больное плечо.

Девушка сверилась с записями в компьютере.

– Быков Егор Павлович… Вы у нас раньше не лечились?

– Раньше я нигде не лечился, – сокрушенно вздохнул Егор, и девушка невольно улыбнулась, но тут же приняла деловой вид.

– Нужно составить договор. Паспорт с собой?

Он достал паспорт. Она защелкала клавишами. Дата рождения, серия, номер. Прописка.

– С такой фамилией – и живете на улице Быкова? Надо же!

Вообще-то ее собирались назвать улицей Монтажников. Егор помнил, как отец отправился принимать первый дом. Уж это был дом! – в Баженове таких и не видели. Желтого кирпича, двухэтажный, под черепичной крышей, с каждой стороны – по гаражу… Подрядчики тогда Быкова-старшего так и не дождались. Подъехать-то он подъехал, но из машины не вышел, велел шоферу разворачиваться. Вернулся хмурый, на кухне первым делом задернул занавески: глаза мои, дескать, на все это не глядели бы. Мать, конечно, сразу кинулась ставить чай. Вскипятила, заварила, подала, как он любит, чтобы почти кипел в кружке – и только потом спросила:

– Да что там такое-то, Паша? Не достроили они его или что?

Отец взмахнул руками – мощными, сильными, как у борца:

– Газона нет! Ни газона, ни пешеходной дорожки! Что, мои парни должны грязь месить?

«Парни» – сотрудники Баженовского монтажного управления, отцовские бойцы, верные кадры. В рот ему смотрят, подхватывают все его поговорочки типа «Я пока не знаю, как это сделаю, но сделаю обязательно!». Все это с детства лезло в уши: не совсем понятное «Сложность – признак недоработки», совсем непонятное «Не давите клопов на стене».

Зазвонил мобильный. Егор выудил его, скорчив в адрес девушки за стеклом извиняющуюся гримасу.

– Миляев беспокоит, – раздалось в трубке угрюмое.

«Все еще сердится на меня старик», – подумал Егор. Кремень старик, ничего не забывает.

– Мы закончили, – Миляев сообщил, – но работы не принимают.

– В смысле – не принимают? – Егор повысил голос, чувствуя, как горит и тянет плечо.

– Дятлов отказывается. Говорит, надо вскрывать коллектор. Говорит, это требования эксплуатационной безопасности.

К моменту, когда Егор высказал все, что думал насчет подобных требований и подобной безопасности, ради которой нужно превратить образцово заваренный с торцов коллектор в груду металлолома, у девушки-регистраторши горели не только щеки, но и уши и даже лоб. От