— Когда-то, — сказал он, — наша земля была населена смелым и отважным народом, причем кто-то из нас был по-настоящему добрым, а кто-то по-настоящему злым. Я не шучу, друзья; я был одним из самых злых наших созданий. Но, по крайней мере, тогда у нас была цель, и мы, плохие и добрые, черти и эльфы создали там хорошую жизнь. А сейчас что у нас есть? Я отвечу вам, что у нас есть. У нас есть Лил Абнер и Чарли Браун. У нас есть Маленькая Сиротка Анни и Дэгвуд Бамстед, Гораций Алгер, мистер Магу, Микки Маус…

Президент взмахом руки остановил Черта.

— Думаю, — сказал он, — вы высказались достаточно ясно.

— У них нет никакого характера, — не унимался Черт. — В них не чувствуется никакой изюминки, ничего таинственного. Они все совершенно бесцветные создания. Среди них нет ни по-настоящему злых, ни даже по-настоящему добрых — от их доброты просто тошнит. Я искренне спрашиваю вас, джентльмены, как можно создать стоящую цивилизацию с таким народом?

— Похоже, — заметил министр здравоохранения, просвещения и социального обеспечения, — тошнит не только этого джентльмена. Как можно спокойно сидеть здесь и слушать весь этот бред?!

— Потерпите еще немного, — проговорил президент. — Мне хотелось бы найти все-таки какой-то выход. Пожалуйста, проявите снисходительность.

— Полагаю, — сказал Черт, — вы хотели бы знать, что можно в этой ситуации сделать?

— Вот именно, — ответил президент.

— Вы можете положить конец всей этой вашей глупости. Покончите с Лилами Абнерами и Микки Маусами и вернитесь к настоящим фантазиям. Вы могли бы придумать каких-то по-настоящему злых и добрых существ и верить в них…

Министр сельского хозяйства вскочил на ноги.

— Я никогда в жизни, — орал он, — не слышал столь чудовищного высказывания. Он предлагает ни больше ни меньше как контроль за мыслями. Он хочет, чтобы мы приказывали людям, как им следует развлекаться. Он желает, чтобы мы задушили всякую творческую инициативу. Но даже если мы согласимся на его предложение, каким образом мы это осуществим? Одними законами да указами тут не обойтись. Мы будем вынуждены развернуть настоящую кампанию, причем весьма и весьма секретную, и, по моим предположениям, нам не удастся сохранить все это в тайне более трех дней. А если бы и удалось, кампания потребовала бы не одного миллиарда долларов и огромной изобретательности и настоящего самозабвения от Мэдисон-авеню[1] на протяжении долгих лет, хотя не думаю, что они справятся с этим делом. Сейчас у нас не времена средневековья, которые, по-видимому, так восхищают этого джентльмена. Мы не можем заставить наших людей — и вообще людей во всем мире— снова поверить в чертей и дьяволов или в ангелов. Я предлагаю закончить обсуждение этого вопроса.

— Мой друг, — произнес министр финансов, — слишком серьезно ко всему этому относится. Я, как и многие из сидящих здесь, просто не могу воспринимать это таким образом. Обсуждать такие нелепости даже в самом гипотетическом плане означало бы в какой-то степени признать их, что, по моему глубокому убеждению, было бы унизительным и противоречащим всякому здравому смыслу.

— Слушайте! Слушайте! — воскликнул Черт.

— Прекратите! — крикнул Черту директор ФБР. — Мы здесь достаточно долго терпели вашу наглость. Далеко не в лучших американских традициях государственному совету сносить злобные выходки от чего-то или кого-то, кто фактически и не существует.

— Все, хватит! — взревел Черт. — Вы говорите, фактически не существует. Хорошо же, простофили, я покажу вам. Следующими будут колесо и электричество, а потом я вернусь, и, возможно, тогда мы достигнем большего взаимопонимания.

С этим словами он схватил меня за руку и произнес:

— Исчезаем.

И мы исчезли, причем наверняка среди дыма и пламени. Комната пропала, и мы опять оказались в кромешной тьме, где не было ничего, кроме воя ветра, а когда свет появился снова, мы уже стояли на тротуаре у ограды Белого дома.

— Ну! — воскликнул победоносно Черт. — Полагаю, я показал им, парень. Я поубавил-таки у них спеси. Ты видел, какие у них были лица, когда я назвал их простофилями?

— Да уж, ты проделал отличную работу, ничего не скажешь, — язвительно заметил я. — У тебя такта, что у борова.

— А сейчас, — произнес он, потирая руки, — колеса.

— Оставь ты это, — предостерег я его. — Ты погубишь наш мир, и что же тогда будет с твоим драгоценным миром…

Но Черт меня не слушал. Он смотрел куда-то поверх моего плеча, и на его лице было странное выражение. Толпа, которая окружала Черта в тот момент, когда я его здесь встретил, разошлась, но в сквере на той стороне улицы какие-то люди возбужденно кричали.

Я резко обернулся.

Не далее чем в полуквартале от того места, где мы стояли, верхом на том мешке с костями, что служил ему боевым конем, скакал Дон-Кихот. Он приближался, и приближался довольно быстро.

Забрало его было опущено, щит поднят. Направленное вперед копье в его руке ярко сверкало на солнце. За ним Санчо Панса яростно подгонял хлыстом своего осла, неуклюжие движения которого напоминали прыжки испуганного кролика. В другой руке оруженосец Дон-Кихота держал ведро, похоже, с какой-то жидкостью, которая при каждом прыжке осла, стремящегося не отстать от коня, грозила выплеснуться на землю. А за ними горделивым аллюром скакал единорог. Его белоснежная шерсть переливалась в лучах солнца, а тонкий, как копье, рог сверкал серебром. Он двигался легко и изящно — олицетворение грации, а верхом на нем сидела боком Кэти Адамс.

Черт протянул ко мне руку, но я с силой ударил по ней. Потом обхватил его за пояс, одновременно просунув свою ногу между металлическими прутьями ограды у себя за спиной. Я действовал инстинктивно, не рассуждая; я даже не уверен, что в тот момент сознавал, почему так поступил. Но, очевидно, подсознательно надеялся, что это сработает. Если мне удастся, думал я, задержать Черта, не дать ему ускользнуть в какое-то другое место, то Дон-Кихот, который вот-вот появится здесь, проткнет его своим копьем, если, конечно, не промахнется. Я также подумал о необходимости закрепиться, и о влиянии металла на Черта, поэтому, очевидно, и просунул ногу меж прутьями ограды.

Черт извивался как уж, пытаясь вырваться из моих объятий, но я держал его крепко. Он невыносимо смердил, и мое лицо там, где оно прижималось к его груди, было все измазано его сальным потом. Он крутился и изрыгал проклятия и колотил меня кулаками, но краем глаза я видел, что сверкающий конец копья приближается с каждым мгновением. Стук копыт был уже совсем рядом. В следующее мгновение я услыхал, как просвистело пущенное Дон-Кихотом копье,