– Ты, что ли?

Я подскочил к окну, взялся за косяк рамы, встал на каменный выступ фундамента и, поднявшись, оказался прямо против её лица. Она была в одной ночной сорочке, волосы на роспуск.

Я спросил, можно ли войти, и, не дожидаясь ответа, забрался в дом. Тут же прикрыл за собой окно.

– Чтобы не подслушивали.

Она сладко зевнула, потянулась, сложив за головой руки. И я готов был уже обнять её, но она предупредительно отшатнулась.

– Не смей! Слушаю. Чего притащился? Мы же договорились!

– Да вы ложитесь, чего стоять-то? А я сюда, на стул сяду. Видите, на каком большом расстоянии от дивана? Ложитесь.

Она послушно легла, накинула на себя и натянула до подбородка простыню.

– Я всё слышал… – признался я. – Не специально, так получилось. Я плавал. Слышу, у вас кто-то в дверь легонько так – стук-стук… Мало ли чего… Пошёл посмотреть. И подслушал. Немного… Так у вас правда – всё?

– Правда.

Как же мне захотелось её за это расцеловать! Но я же дал обещание и держал слово мужчины.

– Всё? – спросила она.

– Нет. Скажите… вы любили его?

– Это тебе зачем?

– Значит, любили. А он вас?

– Тебе что, делать больше нечего?

– Значит, тоже любил.

– Идиот!

– Вот вы сказали, «идиот» – обидно должно быть, верно? – а я даже ни капельки не обиделся. Мне от вас ничего не обидно. Разве это не любовь? Почему вы молчите?

– Да потому, что с тобой бесполезно разговаривать. Ругаешь тебя, ты счастлив, ласкаешь, ты опять счастлив.

– А вы хотите, чтобы я был несчастлив?

– Ничего я не хочу. Шёл бы ты, а?

– Разве я мешаю вам спать? Спите на здоровье.

– Как же, уснёшь тут!

– Знаете, когда я бываю несчастлив? Когда вас нет рядом. Вы вот гоните меня, а знаете, о чём я всё время мечтаю? Прийти к вам, сесть на полу, как тогда, у дивана и смотреть, как вы спите. Всю ночь! Утром сварю и подам кофе в постель. Думаете, мне «этого» надо? Мне, может быть, «этого-то» как раз меньше всего надо. Вспомните, сколько мы с вами знакомы! Вы же про меня знаете всё! И я про вас… если и не всё, то очень много… И почему я не родился в Сусумане? Я бы с детства, со школы любил только вас! Вы смеетесь?

– Да нет, слушаю… твой бред.

– Это не бред, это я пытаюсь рассказать о том, что испытываю к вам… Может, и плохо объясняю… Но если б вы только могли представить, что чувствую я, глядя на вас! Не знаю, может, это и неприятно, когда тебя так любят, меня, во всяком случае, ещё никто так не любил и таких слов никто ни разу не говорил… Не знаю, может, это и неприятно… Но я не могу не говорить… Я каждую чёрточку вашего лица люблю, так мне всё в вас мило, даже когда вы ругаетесь!

– Ты ещё не знаешь, как я могу ругаться.

– Надеюсь, и не узнаю. Не дам к тому повода.

– Прямо какое-то кино! Ничего смешнее в жизни не видела!

– Смейтесь, смейтесь… А я всё равно скажу. Сегодня подумал… Когда в трамвае к Лапаевым с утра ехал. Конечно, нам, может быть, и стыдно было бы явиться перед всеми в виде жениха и невесты…

– Во-от! Наконец-то!

– Но в конце концов мы можем уехать! Я работать пойду…

– Учиться бросишь?

– Зачем? На вечернее отделение могу перевестись, если вам так надо.

– А тебе уже нет?

– Мне всё равно. Лишь бы вы были рядом.

– Значит, спать ты мне сегодня не дашь.

– Почему? Спите… Я могу и молча сидеть. Буду сидеть и глядеть на вас, а вы спите.

– Никит, прошу тебя – иди домой? Вдруг тебя хватятся, что подумают? Нехорошо. Иди… И ни о чём не думай… Помнишь, говорила тебе? Сама люблю тебя. Да, видно, не судьба.

– Ну почему, почему? – возмутился я.

– Э-эх ты-ы – почему-у! Неужели ты так ничего и не понял?

– Что? Что я должен понять?

Она села на диване, нервно поправила волосы.

– Да это же ты меня к нему и толкнул!

– Я?!

Но я уже и сам понял, что это так, что причиной всему были мои откровенные разговоры. И спросил тихо, едва переводя дыхание:

– А если бы не появилась Mania, вы бы…

– Да! Да!.. – почти выкрикнула она. – А теперь уйди!

– Хорошая вы моя!

Она зажала уши руками.

– Всё! Ни слова больше! Уходи! Сию же минуту!

– Через окно?

– Через окно!

Я встал и хотел уже пойти к окну, но не выдержал, повернулся и бросился к ней. Это было какое-то безумие. Мы точно прощались навек. Обнимались, целовались, чуть не плакали… Не буду описывать бессмысленные наши слова, которыми сопровождалось это безумие. Но до последней близости дело всё-таки не дошло. Да и не стремился я к этому. Но больше всего, конечно, боялась этого она.

Не знаю, сколько длилось наше безумие, оба мы были пьянее вина. И отстранились друг от друга с трудом.

– Не приходи больше, – шептала она, крепко держа меня за руки и не допуская до себя. – Не придёшь больше, нет?

– Приду.

– Знаю. Только дай слово. Теперь, прямо сейчас дай слово: что больше никогда, – я недовольно дёрнулся, – ну-у… до тех пор, пока будет можно, потом, когда-нибудь в будущем… ты больше не прикоснёшься ко мне… жили же мы прежде без этого.

– Хорошо! Только и вы дайте слово, что дождётесь меня… когда, по-вашему, будет можно…

– Я не могу тебе этого обещать.

– Почему?

– Потому что я скоро буду старая… Вот и представь, как горько будет мне, когда ты наконец это поймёшь – а ты поймёшь, не спорь! – и с чем я тогда останусь?

– Уверяю, никогда этого не случится! Кля…

– Не клянись, не надо! Давай так… Пока ты учишься – ладно?

– Честно?

– Могу даже перекреститься, хочешь? Думаешь, не умею?

– Раз в церкви были, значит, умеете.

– И ещё… Не будем друг на друга держать обид. Что бы ни случилось. Хороню?

– А что может случиться?

– Всё может случиться.

Она горестно улыбнулась. Я спросил:

– О чём вы?

– Я с тобой как будто в юность вернулась! Будто мне не двадцать восемь и не вдова я, а твоя одноклассница!

Я заплакал, опустился перед ней на колени, стал целовать её руки.

– Спасибо вам за всё!

– И тебе спасибо, хороший мой мальчик! Ну, а теперь всё, иди… И помни наше обещание!