– Бог мой, да это же падре Локрэ! Как вы нас напугали!

Священник в своём черном капюшоне, напоминал смерть, притаившуюся в тиши ночного лабиринта. Изобразив, на морщинистом лице, жалкое подобие улыбки, он еле слышно произнес:

– Тому, чью душу согревает Господь, нечего бояться, дети мои.

Из просторных рукавов черной рясы появились его огромные кисти, и узловатые пальцы коснулись руки лакея, в которой тот сжимал ручку лекарского сундучка.

– Клотье, сын мой, ты можешь быть свободен, я сам проведу мэтра Жофилье к графу.

Святой отец благословил слугу крестным знамением, после чего лакей прильнул устами к кисти капеллана, без вопросов и пререканий, передав сундук, удалился, сгинув в одной из дверей, расположенных меж колон. Освещая путь фонарем, позаимствованным у слуги, лекарь и капеллан достигли лестницы, что вела на второй этаж, в покои графа.

– Мэтр Жофилье, не могли бы вы мне уделить несколько минут своего драгоценного времени?

В скудном свете фонаря, улыбка священника, казалась еще более уродливой, чем она была при дневном свете. Доктор кивнул, его добродушие не позволяло, невзирая на усталость с дороги, отказать нуждающемуся в помощи. Он, бодрясь, пожал плечами, выпалив:

– Что ж, мой долг обязывает, извольте. Мы ведь с вами, друг мой, в сущности, занимаемся одним делом. Вы врачуете больные души, а я спасаю бренные тела. Не так ли, коллега?

Комната с низким потолком и облезлыми шпалерами, куда вошли «коллеги», наполнилась желтоватым светом, источающим фонарем. Локрэ, длинной рукой дотянулся до крюка, торчащего из потолочной балки, накинув на него кольцо, подвесил жалкое светило. Подступившись к старинному буфету, времен Карла Любезного3 , он, отворив с жутким скрипом дверцу, достал припавшую пылью бутылку. Наполнив вином два высоких фужера, святой отец обратился к лекарю, внимательно наблюдавшему за его действиями. Капеллан, подняв фужер, почтительно кивнул. Гость последовал его примеру, пригубив вина.

– М-м! Сладкое!

– Это Командария, доброе вино, мне привез его из Кипра старинный приятель, и один из праведнийших сынов Господа нашего. Он настоятель небольшого монастыря на Сицилии.

Священник перекрестился на изваяние Божьей Матери, стоявшее на деревянной подставке с единственной витой ножкой, благодушно наблюдавшей за расположившимися у стола смертными. Жофилье, смакуя вино, вопросительно взглянул на капеллана.

– Моя просьба заключается в следующем.

Отвечая на не прозвучавший вопрос, произнес Локрэ, после непродолжительной паузы продолжив.

– Аббат монастыря Святого Лазаря, что находится неподалёку отсюда, возле Шайи-ан-Бьер, святой человек, в прошлом мой добрый наставник, страдает запорами.

Лекарь заинтересованно и в то же время сочувственно закивал, не отрываясь ни от фужера, ни от рассказа капеллана.

– Я, дабы оказать посильную помощь хорошему человеку, осмелюсь просить вас, продать мне, если оно имеется в вашем кофре, либо написать рецепт снадобья, которое вернет к благостной жизни сего достойного мужа?

Жофилье нахмурив брови, со всей серьёзностью покачал головой. Поставив свой тяжелый сундучок на стол, где выбрал место, чтобы тусклый свет попадал во внутрь кофра, он, порывшись в нем, с сожалением заключил:

– К превеликому сожалению, вынужден огорчить вас, друг мой, в данный момент, подобного лекарства не имею.

– Ах, как жаль, как жаль!

Казалось бы, обрадовавшись, запричитал капеллан, обратившись к эскулапу, будто бы с заранее заготовленной просьбой.

– В таком случае, быть может, вы пропишете, что-нибудь, на первое время, пока не привезете мне снадобье?

Лекарь метнул похотливый взгляд на бутылку так, что бы Локрэ не смог этого не заметить. Капеллан, преисполненный угодливости, наполнил оба фужера. Жофилье неторопливо поднес бокал ко рту, сделал небольшой глоток, вперив близорукий взгляд в потолок. Он долго втирал нектар языком в нёбо, после чего авторитетно заявил:

– Отменное вино. Земляникой отдаёт.

Неохота, которую он так нарочито демонстрировал, возвращаясь к просьбе священника, была вызвана удовольствием от собственной значимости и компетентности в делах, благодаря которым Жофилье снискал уважение, и скопил небольшой капитал. Он, насладившись собственной весомостью, раскинувшись в кресле, упоительно произнес:

– Видите ли, любезный господин Локрэ, в медицине не позволительна неаккуратность. Всё есть яд, всё есть лекарство, в зависимости от дозы.

Аптекарь вздернул всклокоченные брови, обдав лицо мудростью недосягаемой для непосвященного обывателя.

– Написать рецепт снадобья.

Произнес Жофилье, упиваясь изысканностью, с которой собирался отказать капеллану, как замолчал, упершись щелочками близоруких глаз в серебряную монету, появившуюся на столе из широкого рукава рясы падре. Он перевел взгляд на невинно перебирающего четки священника и бодро произнес.

– У вас найдутся бумага, перо и чернила?

Локрэ поставил перед аптекарем чернильницу, с гусиным пером, и развернул лист бумаги. Тот, удостоверившись, под свечей, в пригодности пера, макнул его в чернила и размашистым неразборчивым почерком начал записывать спасительные, для незнакомого аббата, рецепты чудодейственного снадобья. Оценив старательность и самозабвение, с которым Жофилье взялся за дело, падре склонился над раскрытым сундуком аптекаря, наполненным множеством пузырьков и скляночек с различными мазями, бальзамами и отварами. Он, негромко, как будто опасаясь, чтобы ни помешать, и не дай Господь не оторвать от дела лекаря, спросил:

– Скажите, милейший метр Жофилье, а где лекарства предназначенные для нашего графа, да продлит Господь его дни?

Аптекарь, не отрываясь от письма, пробормотал:

– Четыре флакончика с желтыми пробочками.

Он, как будто очнувшись, вопросительно взглянул на священника. Падре с робостью и покаянием, отведя взгляд, благодушно проронил:

– Я лишь пекусь о здоровье нашего благодетеля, монсеньора де Бризе.

Очевидно, в большей мере раздумывая о правильности изложения рецепта, чем о словах капеллана, Жофилье, едва ли разобрал мало интересующие его объяснения. Он с прежней скрупулезностью, возобновил начертания неразборчивых слов, покрыв ими уже половину листа. Расслышав скрип пера, скользящего по бумаге, и узрев лишь лысеющую макушку аптекаря, уткнувшегося носом в выводимые каракули, капеллан с быстротой и проворством откупорил один из пузырьков, предназначенных для графа, и, приподняв рубин венчавший перстень, нанизанный на его корявый палец, высыпал в склянку щепотку белого порошка. Затем, вернув всё как было, он подошел к старому буфету, и извлек оттуда ещё одну бутылку кипрского нектара. Поставив вино, так понравившееся аптекарю, на стол, и положив рядом серебряный экю, он, внимательно осмотрев бутылку, произнес: