Сочные душистые травы, уже покрылись вечерней росой. Над долиной нависли густые сумерки, растворив во мгле верхушки деревьев, лоскуты вспаханных полей и ровные ряды крестьянских лачуг, небольшой деревеньки, расположившейся на берегу. Со всех сторон слышались чарующие звуки, ночных цикад, перекликающихся с лягушиными трелями, доносящимися из зарослей осоки. На небе появилась луна, спустившаяся к заостренным углам крыш, дремлющего селения, проливая свой голубоватый свет на поля и реку. Спокойные воды Сены, укрытые, от взора, густыми ивами и платанами, в промежутках меж деревьев, поблескивали серебристой чешуей в вечернем лунном свете. Здесь же, созерцая вечернюю пастораль, на невысоком холме, возвеличивался замок Труамбер, как неусыпный ночной страж, выставленный в дозор.

Невзирая на столь позднее время для ужина, в одном из просторных залов замка, наблюдалось заметное оживление, весьма необычное для обитателей сей древней твердыни. Гроздья восковых свечей, вставленных в медные шандалы, наполняли помещение ярким светом. Всё это было в диковинку не только для молоденького лакея, прислуживавшего у стола, но и для убеленного сединами дворецкого Мартеля, что служил верой и правдой старому графу де Бризе, на протяжении, вот уже многих лет.

Жан Мартель, родившийся и состарившийся в Труамбере был найпреданнейшим слугой Амадора Батиста де Лангра, сеньора Тюрго, графа де Бризе. Он помнил своего хозяина ещё мальчишкой, стрелявшим ворон из арбалета в окрестностях крепости. Впрочем, старый граф, скряга и брюзга, отличавшийся, ко всему, ещё и скверным нравом, ценил и уважал своего доброго Мартеля, прощая ему старческую рассеянность и излишнюю сентиментальность.

Во главе, уставленного изысканными яствами стола, торжественно восседал сам граф де Бризе, напыщенный и властный. Его грузный торс был облачен в мягкий, свободный пурпуэн4 , скроенный из отменного шарпаха5 . Толстую шею прикрывала белоснежная капа6 , так же называемая «мельничным жерновом», из которой торчала огромная голова, местами, покрытая длинными, густыми, всклокоченными волосами, окружающими, усеянную светло-коричневыми родимыми пятнами лысину. Пышные усы обрамляли бесцветные губы, а подбородок закрывала седая окладистая борода.

На противоположном конце длинного стола заняла место мадемуазель Шарлотта, младшая дочь графа, чей тонкий стан и врожденная скромность радовали глаза и душу старика де Бризе. Девушка рано осталась без матери, безвременно скончавшейся, когда ей было всего одиннадцать лет. Лишившись материнской теплоты и ласки, молодая графиня росла излишне замкнутой и нелюдимой. После невосполнимой утраты Шарлотта избегала, чьего бы то ни было общества, даже отца, демонстрируя, просто таки, пример воздержания. Но печаль по усопшим – то же, что болезнь, тот, кого она не уносит в самый тяжкий её момент, выходит из неё более сильным и живучим, чем прежде. К восемнадцати годам преобразилась и наша молодая графиня. Её ангельская душа, по прежднему, являлась вместилищем всех добродетелей, и образцом целомудрия, но в глазах появилась та несгибаемая воля, с которой она по новому, воззрела на жизнь.

Старшая дочь де Бризе и сестра Шарлотты, Инесс, покинула родной дом за год до смерти матушки, восемь лет назад. Она по настоянию матери, и с легкой руки, их влиятельной, дальней родственницы, герцогини де Шеврез, была представлена ко двору и приставлена фрейлиной к юной королеве Анне Австрийской.

В то, давно минувшее, время, дальновидная герцогиня, будучи женой первого вельможи королевства, великого сокольничего и коннетабля Франции, герцога де Люиня7 , миньона короля Людовика, блистала при дворе, безраздельно властвуя в спальне мужа, а значит и в голове юного монарха. Именно тогда де Шеврез начала сближение с королевой, одинокой молодой испанкой, лишенной внимания мужа, прибывавшей в изоляции на чужбине, в этой холодной, варварской Франции. Герцогиня, невзирая на весьма юный век, сделала ставку на Анну, предложив ей дружбу и окружив её заботой, а заодно верными фрейлинами, многие из которых были родственницами расчетливой де Шеврез.

Граф улыбнулся дочери и поднял бокал, наполненный рубиновым кларетом8 .

– Дочь моя, сегодня особый день. Я вернулся из Мелёна в прекрасном настроении. Вы знаете, что мой брат Огюст, барон де Ковэ, отошел в мир иной, не оставив наследников. Сегодня, посетив нотариуса, я получил бумаги, о вступлении в права наследства. Это означает, что плодородные земли баронства Ковэ, теперь принадлежат нам.

Он сияющим от счастья взглядом, одарил всех присутствующих.

– А где падре Локрэ?

Мартель закашлял, виновато разведя руками.

– Святой отец отправился в деревню, к больному. Тамошний кюрэ уехал в Мэнси, вот они и прислали за нашим капелланом, боятся, что страждущий до утра не дотянет.

На лбу де Бризе появилась гряда морщинок, разгладившихся, как только он обратился к Шарлотте.

– Дочь моя, теперь вы наверняка самая богатая, а значит желанная невеста в округе. Теперь мне придется искать вам герцога, никак не меньше!

Он расхохотался, хлопнув ладонью по столу. Улыбнулись и лакеи. Густой румянец покрыл щеки молодой графини, поправившей отца.

– Но ведь всё это богатство принадлежит не только мне, но и Инесс.

Лицо графа сделалось угрюмым, а улыбка превратилась в гримасу такой ненависти, что у Шарлотты от страха пересохло в горле.

– Если вы желаете и в дальнейшем рассчитывать на мою благосклонность, не упоминайте, при мне, о вашей сестре. Я не желаю знать этой особы! Её нет! Пусть её лелеют те, кому она служит последних восемь лет. Ваша матушка, упокой Господь её святую душу, посмела перечить мне, послушав эту вертихвостку герцогиню, которая и сгубила нашу Инесс. Нет возврата минувшему! Я не желаю более знать эту девицу! Это моё отцовское слово!

Де Бризе выпил вина, расправив в стороны подмокшие усы. Отделив крылышко от запеченной, фаршированной перепелки, он, передумав есть, в отчаянии бросил его в тарелку.

– Вам же, милая моя, следует позаботиться о собственной судьбе. Пора бы подумать о замужестве. Пора. Я собираюсь отправиться в Дижон, по делам, разумеется, там, возможно, я и устрою ваше будущее, если найду подходящую партию. Я не позволю оборванцам, подобным этому мерзавцу де Шиллу, кичащимся своими предками и не имеющим за душой ни денье, посягать на вашу руку! Я заставлю наглеца знать своё место!

Молодая графиня поставила наполненный бокал, не сделав ни глотка. Слова отца удручающе подействовали на неё. Бледность проступила на прекрасном лице, а в глазах появились слезы.

Девушка непременно расплакалась бы, если бы не шум, донесшийся из передней и не скрип растворившейся двери. В зал вошел взволнованный лакей и с опаской провозгласил:

– Ваша светлость, прибыла мадемуазель Инесс, виконтесса де Шампо.

Брови графа сомкнулись на переносице, что не сулило ничего доброго. Он поднялся исполненный величия и обреченно произнес.