Но получил только плевок под ноги, на палубу центрального поста.

— Тогда приведите в чувство вот этого, — указал на валявшегося у переборки штурмана, — и поехали. Вот сюда. — Он ткнул пальцем на разложенную на навигационном столе карту. — У меня в команде дураков нет. Одно неправильное движение — пуля в лоб и за борт. Доходчиво?

— Так точно, господин, — и льстиво добавил: — Уже убедились.

— Ну и вперёд. Иди, не отсвечивай… Ромашов, — приказал он старшему унтер-офицеру, замкомвзвода, — выведи наверх кого найдёшь, пусть трупы с палубы в холодильник оттащат. К каждому живому на этой коробке приставь по человеку. Чтобы следом ходил, глаз не спускал. Хер их, раздолбаев, знает, какую они подлянку могут выкинуть, если им и так и так помирать… Чтобы ни один вентиль, ни одну задрайку никто не лапнул, не спросив предварительно разрешения. Всех, кто не имеет отношения к обеспечению хода, — запереть в канатный ящик.

— Николай Егорович, — попросил он боцмана, — вы со своими ребятами тоже приглядывайте. От торпед спаслись, неужто теперь до своих не дошлёпаем? Берите на себя весь распорядок на борту… На руль есть кого поставить?

— Сам стану, приходилось.

— Так и сделаем. В подвахту трёх-четырёх парней возьмите, пусть на ходу учатся. Кто знает, когда своих встретим…

В этот момент поручик Летягин из простого статиста на мировой шахматной доске внезапно превратился в фигуру историческую. Его имя и фотографии скоро заполнят мировые газеты и журналы, несколько раз наверняка покажут по дальновидению. Очень может быть, пригласят как свидетеля выступить с трибуны ООН. Главком ВМФ, а то и сам Император примет орденом Святого Георгия пожаловать, ибо в Уставе прямо записано: «Кто с боем захватит вражеский корабль…».

Подводные лодки Летягину никогда не нравились, даже свои, пусть и спускался он в их таинственные недра несколько раз, в порту, когда приятели приглашали в гости. Искренне считал тех, кто добровольно, в девятнадцать лет поступал в Первое Балтийское имени адмирала Дудорова училище подводного плавания, не совсем нормальными. И вправду, кем же нужно быть, чтобы до конца службы согласиться ползать по тесным отсекам и месяцами не иметь права даже свежего воздуха глотнуть? Ради чего? Какая здесь может быть романтика?

То ли дело — морская пехота!

Вот и сейчас: в отсеках воняло всем сразу — человеческим потом, кислотными испарениями аккумуляторов, выхлопом дизелей, мокрым металлом, бог знает чем ещё. Двигатели гремят, давя на барабанные перепонки, стальной настил вибрирует, даже зубы, если их не сжимать, начинают выстукивать морзянку… Мерзость.

Из центрального поста поручик взбежал по трапу в «лимузин», цепляясь широкими плечами за стенки шахты. Звёзды на головой сияют, солёный ветер с норда наполняет лёгкие, волны с плеском набегают на палубу. Совсем другое дело! Он теперь — полноправный командир и владелец этой «шаланды». И нужно думать не как засидевшемуся в должности взводному, а — стратегически!

Прежде всего — заняться допросом пленных. Это первое дело. Составить и предъявить начальству такой документ, чтобы потом поручика не отстранили, не задвинули. Знаем, как оно бывает. Все коврижки — себе, а непосредственному исполнителю — бумажку на подпись «О неразглашении», и гуляй, Вася.

Нет уж! Мы люди тёмные, но не настолько.

Радио в порядке, значит, в эфир на единственной знакомой ему волне, открытым текстом (Летягина секретными кодами не снабдили): «Мною, таким-то, после торпедирования и гибели т/х „Анапа“, порт приписки Новороссийск, захвачена пиратская подводная лодка. Координаты примерно такие-то. Следую курсом норд-норд-ост пятьдесят градусов. Прошу помощи».

Едва ли у противника поблизости есть ещё корабли, способные перехватить его сигнал раньше своих. А если и есть — милости просим. Из пушки стрелять обучены, и в аппаратах то ли шесть, то ли восемь торпед. Погружаться не умеем — так в надводном положении повоюем!

Летягин убедился, что лодка завершила разворот. Без всякого компаса видно, по Полярной звезде, начали двигаться в нужном направлении. Осмотрелся, увидел более-менее знакомый пульт управления, сильно поковерканный пулями и залитый кровью. На всякий случай дернул рычаг машинного телеграфа на «средний». К его удивлению, сработало. Снизу отрепетовали[156]команду, лодка прибавила ход.

Он спустился в ЦП, сообщил о своём открытии боцману.

— Дуй наверх, Николай Егорович, оттуда лучше видно. Сам соображай, когда вперёд крутить, когда назад, прикинь, сколько ещё узелков добавить можно. Чтобы и не потонуть по глупости, и до своих побыстрее добраться…

Затем расположился за обеденным столом в тесной кают-компании, велел по одному, в порядке старшинства, приводить ему «подследственных». В роли командира отдельной части он правами дознавателя обладал. Следовательно, составленные им протоколы будут иметь не только оперативное значение, но и юридическую силу.

Рядом посадил сразу двух секретарей, матросов первой статьи — вольноопределяющихся, с незаконченным высшим образованием, жаль, что не юристов. Велел записывать точно, разборчиво — «аутентично», вспомнил он подходящее слово. Чтобы, значит, одну копию — начальству, вторую — себе. И особых расхождений в заверенных бумагах быть не должно. На случай разбирательств.

Итак. Экипаж подводной лодки, не имеющей названия, только карандашом написанный на первой странице вахтенного журнала номер, «12-бис», составлял сорок восемь человек. Из них двенадцать офицеров. Убиты четырнадцать, в том числе командир и восемь офицеров. Список — составлен. В живых — стармех, второй штурман, начальник минно-торпедной части, тридцать один человек рядового и старшинского состава.

Поручик начинал собеседование с подлежащих обсуждению вариантов. В старых традициях: или — за борт, по доске (опять же — Сабатини), или — повешение на перископе (Летягин с большим вкусом описал, как интересно такой способ может выглядеть. Ничуть не хуже, чем на рее).

— Все вы — помимо тех, что лежат в холодильнике, где вино для отмечания очередной победы берегли, — находитесь в полной моей власти. Вы утопили мой пароход, убили моих друзей. С шумным весельем собирались убить меня. Каким-то удивительным случаем тебя, например, — он указал зажатой в пальцах сигаретой на командира минно-торпедной службы, — в первой партии наверх не выпустили. Пообещали во второй, так? Но торпедами стрелял ты?

— Я ничего не знаю, — глядя в железную палубу под ногами, ответил крепкий, жилистый мужчина лет сорока, с очень волевым лицом. Судя по всему — никак не меньше, чем коммандер одного из западных флотов, или — старший лейтенант по— нашему.

— Чего ты не знаешь, милый? — с тихой лаской, которой он едва-едва ухитрялся маскировать бешенство, спросил Летягин. — Выпускал ли ты торпеды, не знаешь? Или как тебя зовут? Где на службу нанялся, к кому? Не знаешь? В кого стрелял и зачем — тоже не знаешь? Тогда и я не знаю — зачем вдруг вот этот старшина засунет тебя в торпедный аппарат и стрельнёт. Тоже не зная — куда. Но ведь куда-нибудь ты долетишь? Или это будешь уже не ты? Я не очень разбираюсь в торпедном деле, тебе лучше знать…