— Воспитывался в школе? — спросил Конявичус.

Антон кивнул.

— Тогда ты не можешь точно знать свою национальность, — вздохнул Конявичус. — Но сдается мне, ты литовец. Только литовец мог вот так сразу вскочить в вертолет и полететь! Если ты меня не обманул — ты литовец. Если обманул — придется тебя расстрелять. Литовцы никогда не обманывают! У тебя есть фамилия?

— Фамилия?

Едва только они научились читать и писать, им раздали именные таблицы, где были столбцами напечатаны всевозможные фамилии — на основном языке и диалектах. Не возбранялось, впрочем, и самому придумать себе фамилию, лишь бы она без труда прочитывалась и выговаривалась, то есть гласные и согласные звуки находились бы в правильной пропорции. Антон составил себе из разных букв очень красивую, как ему тогда казалось, певучую фамилию, что-то вроде Мельхисиади, а может, Ксениритакис или Жемчужиани. Но проходил с ней недолго. Началась очередная унификация документов. Удостоверяющие личность пластиковые электронные карточки стали в половину прежнего размера. Два слова — имя и фамилия — на них не помещались. Надо было оставить себе что-то одно. Антон выбрал имя.

И снова ему подумалось, что Конявичус — идиот, если тратит время на поиски литовцев. Да, были немцы — Бруно, китайцы — Кан. Антону иногда встречались странные типы, называющие себя туркменами, французами, русскими или итальянцами. Елена говорила про тасманцев и новозеландцев. Но преобладали люди, понятия не имеющие, какой они национальности. Такие, как Антон. И нигде Антон не встречал одних только немцев или китайцев, туркменов или французов. Люди рождались в одном месте, воспитывались до школы в другом, учились в третьем, вкалывали на трудфро в четвертом, жили в пятом. Из песка, цемента и воды можно сделать бетон. Из бетона воду, песок и цемент назад не вернуть. Бетон можно разрушить, но от обломков будет мало проку. «НАШ МИР — ПОДОБИЕ БОЖИЕ» — с такой заставки начиналось и ею же заканчивалось телевизионное вещание. «НЕСТЬ НИ ЭЛЛИНА, НИ ИУДЕЯ», — вспомнил Антон подчеркнутую черную строчку в правом верхнем углу всех газет. Получалось, что, собирая под свое крыло неведомых литовцев, Конявичус противоречил Господу, не разделяющему людей по нацпризнаку. Антон подумал, что людишки определенно скорректировали его земное изображение. Раньше он изображался белым, длинноволосым и с бородкой. Потом в его облике стали появляться азиатские и африканские черты. Иногда на голове у него возникала то чалма, то какая-то приплюснутая папаха. Случалось, он сидел с задумчивым видом, скрестив ноги, как Будда. Теперь никакой человек в стране, разве что за исключением «новых индейцев» и питомцев, не мог утверждать, что Господь на него не похож. Господь был похож на "каждого в отдельности и всех сразу.

— Конь, — осторожно тронула за рукав Конявичуса Зола. — Здесь будет твоя страна, твоя… Литовия. Я первая почту за счастье стать… литовинкой.

— Тебе очень хочется, чтобы мы немедленно начали штурм. — Идиотизм из широко открытых зеленых глаз Конявичуса как ветром выдуло. — Почему ты настаиваешь?

— Потому что завтра здесь будут вертолеты капитана Ланкастера!

— Мой друг Ланкастер обрадуется, если я верну ему пропавшую машину, выдам убийцу его людей, — усмехнулся Конявичус.

Антон уже забыл про питомца, а тот вдруг выступил из темноты, сунул ему под нос трехгранный с желобом штык. Неужто предполагалось всаживать этот штык в живое тело, да и держать там, поворачивая, наблюдая, как бежит по желобу кровь? И еще Антона сильно заинтересовала твердость волосяного штыка на голове питомца. Вдруг он может поражать волосяным штыком точно так же, как железным?

— Твой друг Ланкастер посадит тебя в железную клетку, повесит табличку «Последний бандит», выставит клетку на всеобщее обозрение на центральной площади. Потом отрапортует в центр, что очистил область от бандформирований, восстановил конституционный порядок, объявит всеобщие выборы главы администрации и правительства. Он будет править провинцией, а тебе палач отрубит голову. Выдай своему другу меня, Конь. Это я заставила его лететь сюда, раздолбать поселок, чтобы ты смог взять власть. Ты прав, Конь, за добро надо платить. Так, наверное, поступают все литовцы!

Сделалось тихо. Ночной ветер обдирал деревья. Летящие листья, пересекая, колеблющийся свет фонариков, отбрасывали непомерные — как будто не листья падали, а сами деревья — тени. Конявичус задрал вверх голову, долго смотрел на звезды. Вне всяких сомнений, так мог смотреть на звезды только идиот. Антон, правда, сам любил смотреть на звезды с крыльца разрушенной дачи. Но ему тогда не надо было принимать важных решений.

— Прошу за мной, — Конявичус приглашающе повел рукой в сторону темноты, откуда дул ветер. — Обсудим ситуацию.

Зола, Антон и Конявичус пошли вперед. Остальные, за исключением оставленного охранять вертолет штыкового, на некотором расстоянии следом. У Конявичуса был авторитет, но какой-то непрочный. Антон подумал, что звероподобный Омар был более близок к народу, нежели поглядывающий на звезды, ищущий неведомых литовцев Конявичус.

— Ты спятила, — тихо сказал он Золе. — Против регулярных войск у нас нет шансов! Речь шла о том, что Ланкастер выведет из города войска, а мы пограбим. А потом поделимся. Какая власть? Какие выборы? Центр нас никогда не признает!

— Он хочет заманить вас в ловушку! — как змея прошипела Зола.

— Капитан взял драгоценности, — заметил Конявичус.

— Это его не удержит! Его надо убить!

Конявичус вдруг громко рассмеялся. Его смех звучал странно среди ночного, продуваемого ветром поля.

— Я тебя насмешила, Конь?

— Ты не передала ему драгоценности, — перевел дух Конявичус. — Вот и наговариваешь на честного капитана.

— Конечно, не передала, — не стала спорить Зола. — Зачем, если я уверена, что он обманет? Но дело не в драгоценностях, Конь.

— Наверное, — равнодушно согласился Конявичус. — Меня не интересуют драгоценности. И то, в чем дело, меня тоже не интересует.

— Это не может тебя не интересовать, потому что дело в тебе, Конь! — сильно толкнула Антона в бок Зола. — Ты не Омар, ты не будешь у них главным. Они понимают только силу и жестокость. Ты сильный, но твоя сила другая, Конь! Тебе пристало командовать страной, на худой конец провинцией, но не какой-то жалкой бандой! — Приглушенный голос Золы дрожал от волнения. В нем было столько тревожной нежной искренности, что Антон вдруг поверил: если Зола кого и любит на этом свете, так это одного Конявичуса. Единственно, чтобы спасти его от неминуемой гибели, подсказать правильное решение, они прилетели сюда, а скоро полетят расстреливать ракетами казармы и правительственный квартал. — А я? — горько всхлипнула Зола. — Разве я бандитка, Конь? Нам необходимо сменить сущности. Ты будешь править провинцией, я буду рядом. Неужели ты не хочешь жить со мной во дворце, принимать мудрые решения, серьезно заниматься наукой, читать старинные книги, наконец, отыскать следы этих… как их… черт! литовцев?

«Она же хотела со мной во дворце…» — тупо подумал Антон. Зола стиснула в темноте его руку.