— Сергей! Срочно ко мне! Я вижу их!

— Понял, иду!

На земле мы с Сергеем уже не один раз обговорили во всех подробностях, как будем действовать в этих случаях. Немецкие летчики сейчас не видят меня. Их внимание целиком поглощено пилотированием в сложнейших условиях.

Иду к аэродрому, туда, где на выходе из балки они сделают “горку”, чтобы атаковать у самой земли последнюю нашу пару. Вот на этой-то “горке” они нам и подставятся. Я не смотрю, где Сергей. Знаю, он идет сюда, форсируя мотор, и выйдет к точке встречи в нужное время. Все это уже рассчитано и отработано. Вот последняя наша пара заходит на посадку, и из балки стремительно взмывают два “мессера”. Так кобры поднимают над землей свои головы для смертельного броска. Но ведущий “мессер” уже у меня в прицеле. Справа проносятся трассы, и ведомый “мессер” вспыхивает. Это Сергей! А ведущий вдруг резко уходит влево и круто идет вверх. Моя трасса прошивает пустоту. Как он успел меня засечь? Воистину истребитель от бога.

Я тоже иду вверх, еще круче, чем “мессер”, и, когда мы с ним одновременно выравниваемся, оказываюсь выше метров на полсотни. На борту “мессера” я отчетливо вижу номер “22”. Он!

Сергеи внизу добивает ведомого, но вверх не идет.

— Андрей! Не пускай его вверх, а внизу я его приласкаю!

— Смотри, как бы он сам тебя не приласкал!

Мы с “мессером” делаем несколько безуспешных попыток атаковать друг друга, выделывая в воздухе самые замысловатые, экспромтом изобретаемые фигуры высшего пилотажа. Пилот “Нибелунга” далеко не новичок в воздушном бою! Но и я не подарок. “Нибелунг”, видимо, тоже понимает это. Видит он и костер на краю аэродрома, видит и ждущего внизу Сергея. Он быстро оценивает обстановку, и решение его ошеломляет меня своей неожиданностью.

Перевернувшись через крыло, он стремительно обрушивается на Сергея. Тот в очень невыгодной позиции и вынужден отвернуть. А я автоматически повторяю маневр “мессера” и иду за ним в положении “вниз головой”. Наши машины несутся вниз по гигантской дуге. Но моя дуга круче. Вот я нагоняю его, вот центральная марка прицела ложится на его капот, вот уползает вперед.

Мой “Як” вздрагивает от пушечной очереди, и “Нибелунг” номер “22” исполняет “Мир вашему дому”! Искусный летчик чудом выравнивает смертельно раненную машину, открывает кабину, и в воздухе распускается купол парашюта. Ветер несет его прямо на наш аэродром. Ну, сейчас мы с ним побеседуем! Я иду на посадку.

Выбравшись из кабины на плоскость, я освобождаюсь от парашюта и вижу, как по аэродрому два бойца из роты охраны под дулами винтовок ведут немецкого летчика. Впереди выступает старшина Шмелев с “вальтером” в руке.

Впервые вижу сбитого мною фашиста. Высокий, сухощавый, в светло-сером комбинезоне, таком чистеньком и новеньком, что сердце радуется, когда видишь обгоревшую штанину. Моя работа! У немца вытянутое бледное лицо, тонкие губы. Проходя мимо моего “Яка”, он замедляет шаг и оглядывается на меня. С улыбкой смотрю я на поверженного врага. А он, смерив меня колючим взглядом серо-голубых глаз, презрительно выпячивает нижнюю губу и брезгливо дивится. Ну нахал! Он ведь наверняка понял, кто стоит на крыле “Яка”. Можно подумать, что не я сбил его, а наоборот. Боец толкает немца в спину стволом винтовки.

— Шнель, сволочь фашистская! Шнель!

Спрыгиваю на землю и иду в штаб. Немец стоит под охраной у входа в землянку. На его лице все то же презрительно-брезгливое выражение.

В штабе Лосев выражает мне свои восторги:

— Ай да Злобин! Ай да сукин сын! Уделал-таки волка! Вот спасибо! Дай-ка я тебя обниму от души. Готовь дырочку под Красное Знамя. Сколько будет твое представление на Героя ходить, не знаю, а к Знамени я тебя с Николаевым сегодня же представлю. Комдив сказал, что лично повезет это представление в штаб корпуса на тех, кто этих гадюк на землю спустит. А за тебя он вдвойне будет рад. Неравнодушен он к тебе.

— Настолько неравнодушен, — смеюсь я, — что твердо пообещал мне никогда майора не присваивать.

— А ты не переживай, срок придет, я сам ему твое представление между других подсуну, он и не заметит, подмахнет, — поддерживает Лосев старую шутку. — А где Николаев? Где этот чертяка?

В этот момент в землянку входит широко улыбающийся Сергей. Командир также обнимает и поздравляет его. Потом вдруг становится серьезным.

— Давайте сюда этого геринговского подонка! Зря ты, Андрей, живым его оставил. Теперь придется с ним разговаривать, а я его видеть не могу!

Мы садимся возле стола, и в землянку вводят немца. Он останавливается посередине, расставив ноги и заложив руки за спину. Холодные колючие глаза осматривают нас, и лицо его принимает надменное выражение.

Старшина кладет на стол пистолет и удостоверение пленного. Федоров берет удостоверение и читает по-немецки.

— Штандартенфюрер Йозеф Кребс. Ого! Целый штандартенфюрер к нам пожаловал!

— Какой части и где базируетесь? — спрашивает он пленного.

— Не трудитесь, я довольно неплохо знаю русский язык, чтобы сообщить вам, что ни на какие вопросы я отвечать не буду, — говорит немец с небольшим акцентом, — тем более что я не намерен беседовать с комиссаром.

— Вот как? — с деланным удивлением спрашивает Федоров. — Это почему же? А мы так хотели с вами побеседовать.

— Вы можете расстрелять немецкого офицера, попавшего вам в руки волей нелепого случая, но сломить его вы не сможете.

— В отличие от вас, мы не расстреливаем пленных и не глумимся над ними, — резко говорит Лосев.

— Не рассказывайте мне сказки! Я своими глазами видел могилу нашего летчика Гельмута Шмидта. Над чем вы смеетесь?

— Над вашей наивностью. Неужели вы думаете, что над могилой расстрелянного врага мы устанавливаем памятные надписи? Если мы решим вас расстрелять, а у меня руки чешутся сделать это, то мы даже могилу вам рыть не будем. Прикажу отвести до ближайшей воронки. Что же касается Гельмута Шмидта, то этот офицер проявил величайшее мужество и верность воинскому долгу, и мы похоронили его с воинскими почестями, как он того заслужил.

— Чем же он заслужил это в ваших глазах?

— Я не обязан удовлетворять ваше любопытство, но так и быть. Раненный в ногу, он много километров полз по нашему тылу, не имея никакой надежды на спасение. Когда в лесу, возле аэродрома, он случайно встретился с капитаном Злобиным, — Лосев указывает на меня, — то отстреливался до конца и, будучи вторично раненным, выстрелил себе в сердце.

— Я не верю ни одному вашему слову.

— Мне на это глубоко плевать! Я знаю одно: Шмидт предпочел плену смерть, а вы, Кребс, добровольно сдали оружие в надежде сохранить свою жизнь. В отличие от вас, Шмидт — настоящий воин. А мы умеем ценить истинное мужество и доблесть, даже если его проявляет враг.

— Вы сказали, что Шмидт — настоящий воин, в отличие от меня. За кого же вы считаете меня, кавалера Рыцарского креста с дубовой ветвью?