После полудня она послала его за дедом. Послала вместе с зонтом, огромной черной штуковиной, купленной у торговца‑кели. Когда Рафель запротестовал, что ничего не имеет против дождя, мать щелкнула языком и не стала слушать, заявив, что если кто‑то и знает, как делать зонты, так это кели, и пользоваться ими не зазорно.

Рафель шагал по деревне, избегая затопленных переулков и водяных струй, лившихся с крыш хаси. Высоко в небесах сверкнула молния. В отдалении заворчал гром. Девушка в черно‑красной одежде выбежала из переулка навстречу Рафелю, с улыбкой посмотрев на его лицо, уже не скрытое электростатической маской. Зонт защищал Рафеля от проливного дождя, однако девушка промокла насквозь – и явно не имела ничего против. Он обернулся и смотрел, как она намеренно прыгает в лужи и желтые потоки, со смехом разбрызгивая воду и грязь.

Двор деда пустовал, красный перец чили был занесен в дом. Мокрый Рафель остановился перед входом.

– Дед?

– Ты еще здесь? – проскрипел изумленный голос.

Отодвинув занавеску, Рафель скользнул внутрь. Тщательно отряхнул зонт и оставил его за дверью. Дед сидел у очага, трудясь над очередным крюконожом. Еще несколько ножей лежали у его ног, блестя от масла и заточки.

– Биа’ хочет, чтобы ты пришел на обед.

Старик фыркнул.

– Она отказывается жить в моем хаси, однако зовет меня на обед. – Подняв глаза, он изучил открытое лицо Рафеля. – Значит, ты завершил кваран ?

– Сегодня.

– Ты вернулся, и земля зазеленела. Добрый знак. И ты не отправился в Кели.

Рафель вздохнул. Сел на утоптанный пол возле ног деда.

– Я джаи, дед. Что бы ты ни думал, это мой дом. Я остаюсь.

– Приятно видеть твое лицо. Несмотря на татуировки.

Рафель выжал мокрый, забрызганный грязью подол. Влага сочилась сквозь пальцы.

– Мне кажется, что я наконец дома. – Он посмотрел наружу, на серую пелену воды, струившуюся с крыши хаси. – Удивительно, что когда‑то я терпеть не мог звук дождя. В Кели постоянно идет дождь, и никто его не любит. Некоторые так просто ненавидят. Я думаю, это лучший звук на свете.

– Ты говоришь как джаи. Если возьмешь в руки свой крюконож, я почти поверю, что ты один из нас.

Рафель покачал головой, ухмыляясь.

– Пашо сохраняют нейтралитет.

Старик насмешливо хмыкнул. Потянулся к бутылке с мезом.

– Тогда выпей со мной, пашо .

Рафель поднялся на ноги.

– На этот раз я налью тебе. Мне следовало бы сделать это еще в день приезда.

– И нарушить кваран ? Еще чего.

Рафель забрал у деда бутыль, поставил на землю глиняные чашки.

– Ты прав. Мы должны следовать старыми путями. Именно это отличает нас от кели. Мы верны своей истории.

Длинные рукава одеяния пашо задели чашки, когда он разливал мез.

– Не пролей, – отругал его дед.

Рафель улыбнулся. Подоткнул рукава.

– Я еще не привык к своей одежде.

Он разлил прозрачную, искрящуюся жидкость по чашкам. Аккуратно закупорил бутыль и передал чашку деду.

Они подняли чашки к небу, выплеснули несколько капель предкам и вместе выпили. Мгновение спустя чашка выпала из бессильной руки Гавара и разбилась. Глиняные осколки разлетелись по утоптанной грязи. Челюсти старика сжались. Воздух со свистом проталкивался сквозь стиснутые зубы.

– Мез? – выдохнул он.

Рафель виновато опустил голову и сложил ладони в прощальном жесте.

– Неочищенный. Обычная смерть для джаи. Ты был прав, дед. Война бесконечна. Ты научил этому пашо . Они не забыли. Ты до сих пор преследуешь их в кошмарах.

Поморщившись, старик выдавил сквозь зубы:

– Пашо заодно с кели?

Рафель виновато пожал плечами.

– Знание нужно защищать, дед…

Он умолк: тело старика содрогнулось. Слюна вылетела из уголка рта. Наклонившись, Рафель вытер ее рукавом своих белых одежд.

– Прости, дед. Кели слишком мягкие, чтобы противостоять нашествию джаи. Ты бы вырезал их, как коз, и обратил бы в прах все труды пашо : библиотеки Кели, его больницы и фабрики. Мы, пашо , не можем допустить открытой войны. Мез казался лучшим вариантом.

Потрясенные глаза старика широко раскрылись. Он крякнул, пытаясь что‑то сказать. Очередная судорога сотрясла его тело, и Рафель взял деда за руку и придвинулся ближе, чтобы расслышать шепот:

– Ты предал нас.

Рафель покачал головой.

– Нет, дед, только тебя. Знание принадлежит джаи по праву, как и кели. Твое проклятое нашествие оставило бы нашим детям только пепел. Теперь вместо войны я научу наш народ прокладывать каналы и сажать растения, которые переживут самые жаркие дни засухи. Мы будем процветать. Не бойся, дед, я по‑прежнему джаи, что бы ты ни думал о моих татуировках пашо . Твой крюконож затупился, но мой все еще остер.

Тело Старого Гавара замерло. Голова свесилась на грудь. Рафель вытер предсмертную пену с губ деда, последнее свидетельство его гибели. Снаружи ровно шумела вода, смягчая воздух, наполняя иссохшую землю живительной влагой сезона дождей.

Нет мамочки и папочки у маленького ублюдка! Деньги? Дай монетку!

Уличный мальчишка сделал колесо, потом сальто, и вокруг его обнаженного тела заклубилась желтая пыль с тротуара.

Лалджи остановился и уставился на грязного светловолосого попрошайку, который приземлился прямо перед ним. Его внимание, похоже, подогрело бродяжку, тот сделал еще одно сальто, улыбнулся, продолжая сидеть на корточках, и на его потной чумазой физиономии появилось хитрое и одновременно нетерпеливое выражение.

– Деньги? Дай денег!

Городская жизнь замерла под гнетом полуденной жары. Несколько фермеров в хлопковых комбинезонах вели мулов в направлении полей. Дома из древесины марки «всепогодная» стояли, прислонившись к своим соседям, точно нагрузившиеся под завязку пьяницы, пропитанные дождем и потрескавшиеся от солнца, но в соответствии с обещаниями строившей их компании вполне надежные. В дальнем конце узкой улицы начинались роскошные зеленые заросли «сойпро» и «хайгро», которые, тихонько покачиваясь и шурша на ветру, тянулись к голубому горизонту. Эта деревенька почти ничем не отличалась от тех, что Лалджи видел, путешествуя вверх по реке, – еще один фермерский анклав, отдающий свою интеллектуальную собственность и отправляющий калории в Новый Орлеан.

Мальчишка, заискивающе улыбаясь и кивая головой, точно змея, готовящаяся нанести удар, подполз поближе.