* * *

Утром Илья Арапов проснулся от суматохи, которая происходила от конского ржания и топота, от людского многоголосья и скрипа снега под санными полозьями.

– Эгей, братцы! – вскочил Илья. – Никак мы чего проспали? – Подхватился с соломы и по зыбкой лестнице, не боясь сломать шею, слетел вниз.

Свежий воздух опьянил – за ночь так нанюхался сенного духа, что голова пошла кругом.

– Ух ты-ы! – восхитился Илья Арапов этому шумному солнечному утру. – Слышь, Иван Яковлевич? Никак государево войско в поход двинулось!

Арапов мигом оседлал в ночь укрытого теплой попоной коня, повелел своим казакам быть наготове, а сам помчался обочиной дороги к дому Военной коллегии. С кем ни пытался из верховых казаков заговорить, куда, дескать, выступает войско, все отгоняли его с угрозой – не вражеский ли подлазчик тут шныряет да выспрашивает! Наконец приметил походного атамана Овчинникова, пробился к нему.

– A-а, бузулукский армячный атаман! – весело пошутил Андрей Афанасьевич. – В сражение просишься? Нет, брат, на сей раз придется тебе дома побыть. Обучай покудова своих мужиков ратному делу – сгодится, и весьма скоро. Ну а мы сейчас перекинемся словечком с твоими знакомцами – полковником Чернышевым и его господами офицерами. Будь здоров! – И походный атаман с группой казаков ускакал вслед уходившему к Оренбургу войску. А вскоре по Берлинской слободе прошел слух, что и сам государь Петр Федорович выступил с яицкими казаками, которые стояли лагерем под осажденным городом.

Бузулукцы развели костры с подветренной стороны амбара, прирезали привезенного с собой барана. Местные женки из прихваченной в имении Матвея Арапова муки замесили тесто, нарезали лапши. Гаврила Белый выказал изрядную сноровку в приготовлении еды и с общего согласия был возведен в старшие кашевары.

Умостившись прямо в санях, обжигаясь, хлебали лапшу из глиняных мисок и гадали, как обернется поход Петра Федоровича. За разговорами нет-нет да и прислушивались: вдруг долетит отзвук далекой пушечной пальбы? Но ветер дул с востока, Оренбург был на юге, а корпус полковника Чернышева, идя в обход, наверняка теперь в Татищевой или в Чернореченской крепости. А может, уже и на подходе к осажденному Оренбургу…

Под этот говор поначалу не обратили внимание на серого в яблоках жеребца и на человека, который, стоя в санях на коленях, подъехал к ним с явным намерением здесь и остановиться.

– Хлеб да соль, земляки! – крикнул мужик, улыбаясь бузулукцам, как давним знакомцам. – Не помешаю вам? – А сам уже стрижен по-казацки, кружком. В санях поверх сена лежало длинное копье, у пояса висела кривая киргизская сабля.

Илья Арапов без труда признал – это он, уезжая с отрядом яицких казаков Маркела Опоркина, увозил своего приказчика на государев суд. Радушно отозвался:

– Спаси бог и тебя, Иван. Правь к нашему огню! Гаврила, не сыщется ли там еще черпачок лапши?

Гаврила заглянул в котел, почесал затылок:

– Да коль поскрести со дна, то и мисочка, поди, наберется.

Иван Кузнец обрадовался, подзадорил кашевара:

– Будь ласков, Гаврила, поскреби от души. Чай, котел еще не отдавали собакам вылизывать?

Подведя сани к амбару, он нагреб охапку сена, разнуздал коня, ласково потрепал по шее:

– Ешь, Ворчун, ешь.

Конь фыркнул, будто и вправду проворчал на слова хозяина, уткнулся в душистое сено. Иван примостился на санях рядом с Ильей, принял из рук Гаврилы полную с верхом миску лапши, перекрестился. Жмуря припухшие от бессонницы красные глаза, принюхался к запаху баранины.

– Ух, как забористо, аж слюнки текут! – И языком прищелкнул от предвкушения удовольствия. – Кой день впроголодь. Чудно, вроде бы среди своих, а к чужому котлу не вдруг присунешься. У казачек купил бы чего пожевать, да в кармане – вошь на аркане да блоха на цепи… Вот и мыкаюсь волком у овчарни: нюхаю, да на зуб не положишь.

– Работай ложкой, брат Иван, потом беседовать будем: баранина, да еще на холоду, быстро стынет, – присоветовал Иван Яковлевич Жилкин, присматриваясь к словоохотливому гостю единственным темно-зеленым глазом.

Поели, помолились, оборотись на купола церкви, что стояла в центре Берды.

– Где ж теперь твой ласковый приказчик? – спросил Илья Арапов, поглядывая искоса на Ивана Кузнеца. Тот, развалясь в санях, сухой былкой чистил зубы.

– Должно, у врат небесных толкается… Только, думается мне, вряд ли святой Петр впустит его в рай! Весьма грешен был и злопакостен. Когда обсказал я пред государем его вины, так и повелел батюшка Петр Федорович приблизить приказчика к Господу… вместе с помещиками, коих мужики привезли в Берду. А иных отпустил с миром, не найдя за ними злого умысла и притеснения крестьянам.

– Стало быть, везут мужики своих господ на государев суд? – спросил Иван Яковлевич.

– Еще как везут-то! – оживился Иван Кузнец. – Токмо господа не дюже радуются лицезреть государя Петра Федоровича, трепещут и слезьми горькими исходят.

– Знает волчья порода, что за ягнят порезанных и с нее шкуру снимать будут! – со злостью проговорил Гаврила Белый. – Кабы нам изловить свово хозяина Дементьева – сущий демон! Тако ж поволокли бы кривоносого за седые космы пред государевы очи. Глядишь, и его приблизил бы на два аршина поближе к Господу…

– Да-a, о вашем барине вся округа наслышана, – поддакнул Илья Арапов, вспомнив, сколько горьких жалоб довелось слышать от ближних соседей – крестьян Дементьева: жесток, мол, барин да капризен сверх всякой меры, а уж греховодник – так и липнет к девкам да молодым бабам! – Бог даст, ни ваш Дементьев, ни наш Матвейка Арапов не минуют суда государева. А мне бы еще и нашего приказчика Савелия Паршина изловить не худо. Ох и поизмывался над ними! – Илья кивнул на своих односельцев, которые, закутавшись в тулупы на соседних санях, прислушивались к беседе. – Когда на барщине отрабатывали, не одна мужицкая рубаха его плетью была рассечена… Да и государева казака он из ружья побил.

Илья Арапов помолчал недолго, спросил, куда теперь направляется Иван Кузнец. К родительскому дому или здесь, на службе государевой, останется?

– Коль примете, пристану к вашей артели. Глядишь, и в наши края государь свои полки пошлет, тогда будет и на нашей улице праздник!

– Оставайся, – подытожил Илья Арапов. – А там уж государь решит, как нами распорядиться. Ну, братцы, кончай ночевать! А то вернутся с-под Оренбурга наши, спросит с нас походный атаман, чем занимались. Что ответим?

…Утром четырнадцатого ноября в государеву Военную коллегию прискакал посыльный казак с доброй вестью: побит и пленен корпус полковника Чернышева вместе со всеми офицерами и пушками! Пятнадцать пушек взято и увезено под Оренбург, чтобы установить на позиции и громить из тех орудий супротивников государя Петра Федоровича!

Но почти в тот же час Берду достигло другое, только безрадостное известие: со стороны Сакмарского городка в осажденный Оренбург пробился бригадир Корф с отрядом в две с половиной тысячи человек, при двадцати пушках и с большим продовольственным обозом.