Я присел на корточки, положив руку на загривок Бритьки — ощущалось, как дрожат под лохматой шкурой натянутые, как струна, мускулы. Весенняя охота, особенно, когда речь идёт об утках, весьма требовательна к подружейным собакам — этим требованиям даже хорошая легавая не всегда может соответствовать. Требования к вальдшнепиной тяге несколько мягче, но и здесь собака тоже должна сидеть на месте, следить за небом и слушать, не хоркает ли в лесу подлетающий вальдшнеп. Сама тяга, объяснял дед, продолжается недолго, редко больше минут тридцать — но и за это время на выстрел может налететь с десяток лесных петушков. А значит — каждая минута тут на вес золота, и стоит чересчур энергичной или недостаточно обученной собаке подать голос или сорваться с места — всё, о тяге можно забыть. Зато потом, когда прозвучит последний выстрел — надо будет в сумерках собрать битую птицу и принести хозяевам.

Агат — русский спаниель, опытный охотник восьми лет от роду, пёс с самого начала с подозрением отнёсся к появлению «конкурентки», но после того, как Бритька продемонстрировала, что понимает, кто тут старший и вообще главный — сменил настороженность на милость, и начал откровенно обучать сопливое пополнение. Наблюдать за этим было столь увлекательно, что я даже отказался от предложенной мне двустволки шестнадцатого калибра — пострелять я ещё успею, а пока постараюсь, как смогу, помочь собаке в её дебюте.

— Агат, пошёл!

Дед сказал это совсем тихо, больше для себя, нежели для пса. Спаниель пронял всё и без слов — мохнатой чёрно-серой молнией он сорвался с места и нырнул в кусты. Бритька тоже метнулась следом, но, сделав три прыжка, резко сломала траекторию и кинулась обшаривать заросли осоки. И когда это они успели договориться о разделении «секторов ответственности»?

Агат вынырнул из кустов — в пасти у него был зажат вальдшнеп. Из-за стеблей осоки раздался плеск и довольное фырканье — ага, значит два подбитых напоследок вальдшнепа упали в воду, вот Бритька и старается. И точно — из бурых прошлогодних стеблей осоки появилась мокрая насквозь собака, волокущая сразу двух подбитых птичек. Подбежала ко мне, бросила ношу к ногам и уселась на попу ровно. Морда счастливая, улыбка до ушей — «ну что, хозяин, я ведь молодчина?»

Конечно, молодчина, а как же? Я добыл из кармана кусочек колбаски, который тут же был проглочен с довольным чавканьем.

А она у вас молодчина! — сказал дядя Григорий, подходя к нам. Ружьё он нёс на плече, держа за ствол, и тёмно-зелёные болотные сапоги были раскатаны доверху, до самого паха. — Я видел сбоку — второй вальдшнеп не сразу упал, пролетел ещё немного, и плюхнулся метрах в семидесяти, чуть не посредине озерка. Так она сначала к нему поплыла, отыскала, подобрала, а второго прихватила уже на обратном пути. Слышь, Петрович, отличная собака будет, почаще её бери!

Петрович — это дед. Похвала в адрес Бритьки, похоже, польстила ему ничуть не меньше чем мне.

— Ну что, домой? — дядя Григорий прицепил добычу к узким кожаным ремешкам с петельками, пристёгнутыми к ягдашу, и забросил ружьё за спину. — завтра ещё на утреннюю зорьку сходим, а сейчас надо выспаться.

И, не дожидаясь дедова ответа, направился в сторону прорезающей жиденькую рощицу просеки — по ней до заимки, где мы собирались заночевать, было около получаса небыстрым шагом. Агат пристроился рядом с ним, а Бритька — вот же неутомимый электровеник! — принялась вокруг нас нарезать круги. А я взял у деда ружьё и бодро зашагал рядом, выслушивая, в который уже раз, его любимую историю о том, как повздорили однажды на вальдшнепиной тяге Лев Толстой и Иван Тургенев из-за не найденного собакой Тургенева (по версии Толстого), или не битого плохим стрелком Толстым (по версии Тургенева) вальдшнепа. Может, вместо заданной нашей классной темы о Пришвине изложить в художественном виде эту историю, разбавив её собственными охотничьими впечатлениями? А что, мысль неплоха… кстати, завтра всё же пострелять и самому. А то — откуда впечатлениям-то взяться?

Вторая половина апреля в этом году выдалась тёплой, трава с листвой зеленели уже совершенно по-майски. Однако, ночи всё ещё были стылыми, холодными и я вдобавок к спальнику захватил с собой на сеновал ещё и нашедшееся на заимке рыжее одеяло из верблюжьей шерсти. Собственно, никакой это был не сеновал — так, низкий, не выпрямиться в полный рост, чердак. Внизу было куда теплее, особенно, дед растопили печку-голландку — однако я всё равно ушёл наверх. Во-первых, проявляя деликатность — охотникам, ясное дело,хотелось отметить успех, для чего из Запрудни были прихвачены две бутыли с прозрачным первачом — а предаваться этому традиционному для «национальной охоты» занятию в моём присутствии деду было как бы и неловко. К тому же хотелось побыть одному –и я закинул в узкое окошко чердака свёрнутый спальник, одеяло, сумку с термосом и бутербродами, потом заставил вскарабкаться по лестнице протестующую против такого обращения Бритьку — и устроился с удобствами на охапках душистого прошлогоднего сена.

От проходящей сквозь крышу кирпичной трубы шло тепло, в окошке видны были высыпавшие на небе бледные весенние звёзды, чай в отцовском термосе с нержавеющей колбой оставался горячим, пригревшаяся собака уютно сопит, свернувшись калачиком у меня под боком — что ещё нужно для простого человеческого счастья? Я стащил сапоги, брезентовые штаны, штормовку (терпеть ненавижу забираться в спальник в верхней, жёсткой одежде!) и устроился, закинув руки за голов, и принялся вспоминать вчерашний день. А вернее — вторую половину, ознаменовавшуюся для меня походом во Дворец.

По пятницам занятия кружка юных космонавтов обыкновенно проходили в учебном классе — там же, на «козырьке» над парадным холлом, только в крыле, отгороженном от остального пространства, уставленного тренажёрами, лёгкой передвижной стенкой. Ещё одну стену, уже капитальную, выложенную мелкими кусками мозаичных плиток, украшала большая школьная доска; две других заменяли панорамные, от пола до потолка окна -за ними раскинулась большая лужайка перед главным зданием Дворца, в центре которой высилась алюминиевая игла флагштока.

Вот и сегодня, не успели мы рассесться за столами, демократично расставленными полукругом, как случился сюрприз, да ещё какой! Семён Палыч, наш руководитель (между прочим, совмещающий занятия во Дворце с основной работой в располагающемся тут же, на Ленинских горах, астрономическом институте Штернберга) объявил, что этим летом в «Артеке» проводятся сразу три международные «космические» смены — по одной на каждый из трёх летних