о настоящих святых, их и упрекнуть уже было не в чем, даже Рубино, о котором рассказывали всякие страсти, был в их устах невинным агнецом.

— Всегда достается самым порядочным.

Я нашел Ольвидо, и мы стали спускаться вниз, взявшись за руки, не говоря ни слова, я даже не упомянул о пятистах песетах, меня возмущало, что и двух тысяч не смогли собрать, я чувствовал себя виноватым и замаранным, по-моему, и остальные должны были испытывать нечто подобное, мальчишка из семьи Вальбуенов дал обет за свою мать, он пообещал, что поднимется к Пречистой деве в сапогах, набитых горохом, он и набросал в них вареный горох, а сейчас мы видели, проходя мимо, как парень сидел у придорожной канавы и вместо гороха клал камни, видно, хотел, спускаясь, разодрать ноги в кровь и тем самым избавиться от зловонного запаха вины и страха, я его прекрасно понимал. Мы уже были в роще Касареса, когда раздался первый удар колокола, он звонил по мертвым.

19

Если все-таки я отправился в горы, в Осенсию, так только потому, что Ховино пристал как смола, чуть ли не шантажировал меня, «идем, или я тебе даже понюхать не дам ни кусочка скалы в Сео», оправдываясь тем, что у меня дела, я хотел выглядеть перед самим собой циничным и жестким, но в конце концов согласился из чувства солидарности, беднягу Лоло, разумеется, отделают как следует, но, может быть, при свидетелях они не решатся его прикончить, с Ховино Менендесом он был в хороших отношениях, «кроме того, мне надо тебе кое-что сообщить конфиденциально, одну важную штуку, так что пойдем», и я пошел, нас и дюжины не набралось тех, у кого хватило смелости явиться к единственному здесь кирпичному зданию с белеными стенами и флагом над входом: все для отечества. Они даже не потрудились выставить часового, но зато в полном составе прибыли главные храбрецы деревни, бандиты из бригады «Газ», они расположились на площади между нами и домом-казармой, словно боялись, что мы пойдем на него штурмом, мы стояли в две шеренги друг против друга, совсем как на рыцарском турнире времен Айвенго, оружие запрятано в карманы, в глазах ненависть, воздух прямо-таки насыщен ядовитыми парами надвигающегося кошмара.

— Лоло, было бы лучше, если бы ты исчез.

— С какой стати? я никому ничего плохого не сделал.

— Смотри, как бы с тобой плохого не случилось.

О произошедшем в Драгонте уже знали все, и местные власти рвали и метали от ярости, то, чего не может быть, не может быть, кроме того, такое вообще невозможно, убийство четырех граждан — преступление, но то, что оно совершено в доме божьем, да еще к тому же и священника прикончили, это уже выпад против самих устоев власти, на такую наглость надо отвечать немедленно и по всей строгости, Мануэлю Кастиньейре, брату Хенадио, пытались вдолбить в башку, будет лучше, если ты на время исчезнешь, но Лоло, или, как его называли, Лоло Горемыка, чихать на все хотел, он жил в основном на то, что ему давала из милости семья Элоя Поусады, да еще получал от них дармовое вино, его и зацапали прямо у стойки, когда он наливался белым.

— Ты ведь не против того, чтобы пройти с нами, правда?

— А что я такого сделал?

— Да ничего, приятель, просто лейтенант хочет тебя кое о чем спросить, так, для порядка.

Было ясно как божий день, что Чавес не станет утруждать себя расследованием дела, мы видели, как он вошел в дом, морда кирпича просит, лохматые черные волосы нависли на лоб, а его квадратная челюсть, глядя на нее, мы понимали, ничего хорошего ждать от него не приходится, именно такая бывает у охотников на беглецов, сейчас она как-то особенно выдавалась вперед, чем больше он ее выдвигал, тем страшней становилось окружающим.

— Лоло, если ты нам не будешь помогать, то тебе придется поплясать.

Узкое зарешеченное окошко камеры хранило молчание, зато через огромное, уставленное горшками с геранью окно конторы, специально распахнутое настежь, до нас доносился голос лейтенанта, ответы Горемыки не были слышны, он, вероятно, еле языком ворочал.

— Дадут они ему прикурить!

— Хорошо, если он отделается легким испугом!

Загромыхал голос Чавеса:

— А ну, говори, где они?

Вопрос обычный, сколько их было, можно и не спрашивать, ведь пересчитать их тогда в церкви не составляло особого труда, последовала долгая тишина, прерываемая лишь бормотанием маленькой речушки и едва слышным перешептыванием тополиных листьев, они словно подсмеивались над безмятежным спокойствием дня, ядовитые пары ненависти сгущались над двумя шеренгами людей, лишая их возможности дышать, я был страшно подавлен, оглянувшись назад, попытался определить численность нашего тыла, в глубине просторной лужайки, там, где начиналась каштановая роща, женщины понуро ожидали, когда все кончится, на повозке с низкими колесами без спиц, запряженной волами, лежала приготовленная подстилка, на которую его уложат, прежде чем везти в дом доктора Веги, не могу сказать, что я питал симпатии к этому родственничку Ольвидо, но он оказался на высоте, везите его ко мне, как только они с ним расправятся, в любое время, снова из окна послышался рык, и я повернул голову, мне снова суждено было стать свидетелем очередного кошмара.

— Давай выкладывай, где прячется твой братец, или я тебя пристрелю как собаку!

Мы все знали, что он ничего не знает, и вдруг услышали его вопль, он выл, как побитая палками собака. Затем раздался выстрел, сердце у нас подпрыгнуло к горлу. Не может быть. И снова только деревенские шумы, истеричное кваканье какой-то ошалевшей лягушки.

Не может быть, не могли они его укокошить вот так хладнокровно на глазах у всех.

— Заткнись, черт возьми!

Прошла долгая бесконечная минута.

— Попробуем погладить его палкой!

Мы услышали, как палка со свистом рассекает воздух.

— Ой, мамочки!

Крик боли, каким бы абсурдным это ни показалось, — что здесь сегодня не было абсурдным? что не было абсурдным в моей жизни? — успокоил меня, стало быть, он жив, удар, и ой, мамочки, удар, и ой, мамочки, когда дошло до тридцати трех, я сбился со счета, мои нервы больше не выдерживали, ужасно хотелось сделать хоть одну затяжку, может, удастся немного успокоиться, но если я суну руку в карман за портсигаром, одно такое подозрительное движение может их вывести из себя, я сдержался и решил последовать примеру стоявших рядом со мной, лица их были бесстрастны, так генеральская свита внемлет звукам пехотного марша, но при этом внутри у нас все дрожало, как у благородной