девицы, обманувшейся в своих эротических мечтаниях при виде эксгибициониста, я не понимал, что происходит, по-моему, мне снился кошмарный сон, треск палочных ударов перемежался с дурацкими вопросами, как в популярном радиоконкурсе «Двойной выигрыш или ничего».

— Он поддает?

— А баб любит?

— Ему небось грудастые нравятся?

— Это он трахнул пастушку из Лос-Масоса?

Ходили слухи, будто Чарлот баловался с деревенскими пастушками и не одну перепортил, но наверняка об этом лучше спросить их самих, он слыл бабником, и женщины сами к нему липли, своими чаплинскими ужимками он заставлял их плакать и смеяться, что ни для кого не было секретом, ритм палочных ударов начал постепенно ослабевать, и снова воцарилась тишина, она была особенно страшной в спектакле, который разыгрывался в стенах дома, видеть его мы не могли, меня начинало тошнить, когда я представлял себе спину Горемыки, голова кружилась от ядовито сгустившегося воздуха.

— Вы мужчина или кисейная барышня?

Я решил, что вопрос задавали мне, наверное, у меня еще тот видик, но нет, Чавес обращался к палачу, его роль исполнял сержант Санчес, Живодер.

— Что, кишка тонка?

— Разрешите малость дух перевести, господин лейтенант, больше не могу.

— Если даже такой подонок, как Живодер, не мог больше держать в руках палку, значит, на теле Лоло уже живого места нет, лучше даже не думать о том, что с ним сталось. Что-то вылетело из окна и упало на землю между двумя шеренгами стоявших друг против друга людей, я тупо смотрел на уже ненужный предмет, красную от крови палку, то был толстый сук лесного ореха, и у меня подкатило к горлу, похожие на призраков лица Пепина, Лисардо, Сандалио и других слились в единую массу, вытягиваясь, извиваясь как удав, переливаясь причудливыми кольцами, змея с сотней конечностей поползла к дому-казарме, обвивая его своими мощными кольцами, казалось невероятным, что оштукатуренные стены способны выдержать такой натиск, что-то захрустело, но не стены дома, а кости невинной жертвы, ее переломанные ребра вонзались во внутренности, странная жидкость сочилась отовсюду, даже из глаз, которые выскакивали из орбит, как пробка под напором шампанского, пенясь, жидкость стекала на пол, образуя лужу, и по ней шлепала сотня копыт, голос Чавеса привел меня в чувство.

— Я вам покажу, как надо отбивать шерсть.

Раздался глухой утробный звук, словно кто-то ударял битой по гладкой поверхности бассейна, кровь брызнула в потолок.

— Это он трахнул пастушку из Лос-Масоса?

— Ой, мамочки!

«Ой, мамочки» было уже едва слышно, может, мне просто показалось, я сосчитал десять ударов и больше не смог, если от того, что совершил Чарлот, я чувствовал мучительную тошноту, то от действий лейтенанта меня буквально выворачивало наружу, никогда еще я не испытывал такого ужасного отвращения, ненависти или чего-то подобного ни к одному врагу, даже в окопах во время войны или в единственной штыковой атаке, в которой мне пришлось участвовать и где, к счастью, я не проткнул ни единого человеческого существа, Ховино пытался меня подбодрить, думаю, что это был он, «крепись, я, кажется, напал на потрясающую жилу в скале, если только все совпадет с легендой старой мумии Оды, то мы выйдем на верное дело, представляешь, как мы разбогатеем, тебе я поручу заняться перевозкой груза, ты у нас поднаторел по этой части, остальное возьму на себя, уж мы-то свое не упустим, верно тебе говорю, так что держись, свет не клином сошелся», он задавал мне глупейшие вопросы, нравятся ли мне пышнотелые бабы, не подкупил ли я кого-нибудь из его людей, при чем здесь вольфрам? я думаю, он не отвечал, потому что уже не мог слышать лейтенанта, во всяком случае так-то оно лучше, он только навредил бы себе, если бы отвечал утвердительно на подобную провокацию, ведь жандармерия неподкупна, по мне, так гори она синим пламенем, глаза Пепина, Галисийца, сверкали, он стоял как раз напротив меня, мы еще с тобой померимся силами, хотя я был не в лучшей форме, чтобы начинать драку, но уж если дойдет до такого, то ты не доживешь, чтобы потом обо всем рассказывать, убийца, вновь послышались страшные звуки ударов, я чувствовал их, словно они наносились моей матери, кому наносились? кто она, моя мать? мать честная, сейчас не время думать о роскошных пеленках и о том, что мы можем разбогатеть на вольфраме, я спросил его:

— Что мы можем для него сделать?

— А ничего, с друзьями — до самой смерти, но ни шага дальше.

Мудрые слова, плевал я на Христофора Колумба, будь я в шкуре Горемыки, я бы ухватился за одну-единственную спасительную мысль: мщение, надо выжить, чтобы отомстить, изрубить их на куски, стереть в порошок, сделать фарш для колбасы, а потом закатить пир в честь своего второго рождения. Вновь наступила длительная тишина, и я почувствовал облегчение, чему быть, того не миновать, похоже, все кончено.

— Баста, можешь мотать отсюда.

— Он не может. Я сам его вышвырну, хорошо?

— Валяй!

Жуткий удав распался на отвратительные кольца, его яркие краски поблекли на землистых небритых лицах молодчиков из бригады «Газ», шеренга людей, стоящих напротив нас, распалась, уступая нам дорогу, чтобы мы могли подобрать тело, брошенное кем-то на траву, женщины стегнули волов, телега тронулась, немазаные колеса глухо стонали, обезображенное до неузнаваемости тело, сплошное кровавое месиво, с таким же успехом могло принадлежать не только Лоло Горемыке, но и Сиду Кампеадору или королеве Хуаните, оно лишь отдаленно напоминало человеческое.

— Боже мой, что это такое?

Живодер ухмыльнулся.

— Рад, что вы были здесь. Теперь вы сможете подтвердить, что мы его и пальцем не тронули. В таких глухих местах каждый может разбиться, падая со скалы.

Я посмотрел на Мануэля Кастиньейру и почувствовал, что меня сейчас вырвет, если человек не умирает от палочных ударов, значит, ему жить и жить.

20

Ховино умолял, просил, угрожал каждому из членов семьи Поусада в отдельности, пока наконец не убедил их, что они сами, сообща, приняли такое решение.

— Сегодня или никогда.

Светало, в окно главной спальни дома Элоя виднелись «черные тучи, несущие угрозу королевству Вити-цы», мы еще не забыли тексты, которые учили у дона Панкрасио, погода явно изменилась к худшему, из расщелин на западных склонах гор ползли темные клубы облаков.

— Если над обрывом Фриеры начнет лить дождь, то он зарядит на весь день.

— А может, и дольше, но — сегодня или никогда.

— Пойду разбужу ее.

Приска отправилась одевать бабку, а Элой — запрягать мула. Ховино держался в стороне, зачем ему вникать в тайны старинной семейной легенды, не дающей