Девушка покачала головой с таким видом, словно слышала этот вопрос в сотый раз.

– Нет, и мы не знаем, когда завезут новую партию.

Очевидно, такой же хаос творился по всей стране. Дела обстояли хуже, намного хуже, чем показывала статистика. Эллиот понял, что надо срочно возвращаться на работу. Настало время для более настойчивых и решительных действий. И пора уже секвенировать новый вирус, сравнить его с образцами из Мандеры. Если он тот же самый… Ему не хотелось даже думать о такой возможности. США к этому просто не готовы. Никто не готов.

Мелькнула мысль позвонить Роуз. Нет, пусть отдохнет, а если проголодается, в холодильнике еще лежали остатки вчерашнего ужина.

По дороге в ЦКПЗ Эллиот позвонил в Остин, старшему сыну Райану. Райан с женой и ребенком собирались в этот вечер лететь в Атланту, чтобы провести День благодарения в доме отца. Сын ответил на первом же гудке.

– Привет, папа.

– Привет. Я надеялся застать тебя до отправления рейса.

Эллиот услышал в трубке звуки клаксонов.

– Почему? Все в порядке?

– Да, – соврал Эллиот. – Разумеется. Просто решил проверить, как ты там. Здесь какая-то хворь ходит.

– У нас тоже. Похоже, полгорода болеют.

– Адам, Саманта тоже больны?

– Здоровы. Нам пока везет, не подцепили. Но детсад Адама вчера отправил всех детей по домам. – Райан сделал паузу. – Мы почти в аэропорту. Ты уверен, что нам следует к вам ехать?

Эллиот ломал голову над этим же вопросом. Если дела пойдут совсем плохо, лучше, если вся семья будет в сборе. В то же время он не хотел волновать родных попусту.

– Определенно. Мы вас ждем.

– Хорошо, вечером увидимся.

– Береги себя.

– Ты тоже, папа.

* * *

В приемной главного корпуса ЦКПЗ на Клифтон-роуд Эллиот прокатал пропуск через сканер. Зажглась красная лампочка. Подошел охранник.

– Кажется, моя карта неисправна, – сказал Эллиот.

– Дело не в карте, доктор Шапиро. Ваш пропуск в здание отменен.

– Что?! По чьему приказу?

Боковым зрением Эллиот заметил, как к турникету направились еще два охранника.

– Извините, сэр. Этого мне не сказали.

Эллиот отошел от входа на несколько шагов, чтобы не мешаться на дороге у других сотрудников. Те оглядывались. Он достал мобильник и набрал номер директора.

– Стивен, я не могу попасть в здание.

– Привыкай. Будь моя воля, ты вообще никогда бы сюда не вернулся.

Эллиот хотел было разыграть невинность, но решил, что апелляция к чувству долга будет эффективнее.

– Послушай, что бы ты ни думал о моем поступке, обратно уже ничего не отыграешь. Мы имеем дело с серьезной эпидемией. Сейчас каждый сотрудник на счету. Ради народа Америки…

– Остынь, Эллиот. Мы в курсе. Поезжай домой. И больше не смей общаться с прессой.

50 000 000 инфицированных

12 000 умерших

Десмонд очнулся. Новая боль была пуще старой. Рубец на левой стороне груди – как пчела укусила. Пчела размером с «фольксваген».

Пока он был в отключке, его перевели из сарая в новую камеру – в закрытое помещение, на современном объекте. С трех сторон его окружали выкрашенные белой краской стальные стены, доступ в широкий коридор преграждал барьер из толстого стекла. Десмонд лежал на узкой кровати с матрацем, но без постельного белья. Настоящая тюрьма. В потолок был вделан динамик, в стеклянной стене имелась щель для подачи пищи.

Транквилизатор, которым боец выстрелил в грудь Десмонду, оказался очень сильным. С него сняли одежду, заменив ее зеленым комплектом, какие хирурги надевают на операции, обработали все раны. Десмонд поднял низ рубашки и осмотрел бок. Царапины, которые он сам себе нанес, прикрывала аккуратная марлевая повязка.

Руки и ноги были свободны от оков.

Десмонд не сомневался, что находится на корабле. Дело было то ли в легкой неустойчивости, то ли в размерах помещения, то ли в железном полу, стенах и потолке. Он сел на кровати и долго ждал, потеряв счет времени. Гудение ламп дневного света сначала раздражало, потом стало давить на мозги.

Шаги. Уверенный стук ботинок на железному полу. Перед стеклянной перегородкой остановился мужчина и некоторое время молча наблюдал за пленником. Десмонд сразу его узнал. Это был человек со шрамами из его воспоминаний, только волосы стали длиннее. Светлые локоны спадали на лицо, частично прикрывая рубцы. Обожженная, спекшаяся плоть на груди, шее, подбородке и щеках – до самого лба. Лохматая борода песочного цвета росла неровными клочками, плохо скрывая затянувшиеся раны. Когда те были свежими, должно быть, доставляли чудовищные мучения. Посетитель мало походил на обычного человека.

Десмонд поднялся и медленно подошел к стеклу.

– Зачем ты это сделал?

В вопросе тюремщика прозвучали злоба и – к удивлению Десмонда – обида. Этот человек был взбешен и в то же время чувствовал себя уязвимым.

– Кто ты такой? – спросил Десмонд.

Гость презрительно усмехнулся и заговорил с сильным австралийским акцентом:

– Хватит паясничать. Я ни капли не верю в сказки про амнезию.

– Послушай, я совершенно не имею понятия, кто ты. Несколько дней назад я очнулся в номере берлинского отеля, ничего не помня.

– Сейчас проверим. – Незнакомец поднес к губам рацию и скомандовал. – Начинайте.

В камере раздалось тихое шипение. Десмонд посмотрел вокруг, его взгляд остановился на предполагаемой щели для еды. Через несколько секунд он потерял сознание.

* * *

Сознание возвращалось медленными волнами. Голова отяжелела. Десмонд слышал искаженные голоса, словно он лежал на дне глубокого колодца, а говорили где-то наверху.

Слепящий свет над головой. Десмонд был пристегнут к креслу, напоминающему зубоврачебное, ноги вытянуты, голова закреплена ремнем. К сгибу локтя прикреплена капельница. За спиной попискивала какая-то аппаратура.

– Что ты сделал с Rendition? – спросил светловолосый человек с лицом в шрамах.

– Он в сознании, – подсказал кто-то невидимый.

– Еще одну дозу!

– И так уже много. Пусть немного придет в себя.

– Выполнять!

* * *

Десмонд вновь очнулся на узком матраце внутри камеры из стекла и железа. Мозги соображали туго, сказывалось действие наркотика.

За стеклом на раскладном металлическом стульчике за маленьким столом с планшетом в руках, скрестив ноги, сидел все тот же светловолосый тип. Заметив, что Десмонд пошевелился, он отложил планшет в сторону. Из его глаз исчезла ненависть, на смену ей пришло умиротворенное, задумчивое выражение.