– Все так говорите, – отрезал Михаил. – А сколько крови прольется?

– А что вам их кровь? – ответил Гаданфар буднично. – Зато у детей будет будущее. Или у внуков.

Михаил упер ему в спину ствол пистолета.

– Вперед. Свои взгляды изложите военному трибуналу шейха.

Обизат ведет автомобиль уверенно, она при сильном и могучем повелителе, ему все понятно и все решаемо, от него будет носить в чреве сильное дитя, на радость ее родителям и на счастье клану, с ним она идет от победы к победе.

Гаданфар помалкивает, Михаил вытащил смартфон, Гаданфар вздохнул, но не проронил ни слова.

– Бадруздин? – спросил Михаил. – Не перебивайте, слушайте внимательно. У меня все материалы, имена и пароли зарубежных счетов и прочие улики и доказательства государственного переворота, что должен случиться сегодня-завтра. Я везу Гаданфара, главу путчистов. Встречаемся на въезде в город. Захватите с собой спецназ! На случай, если соратники попытаются отбить.

Обизат сказала с непониманием:

– А не проще застрелить и выбросить из машины?

Гаданфар хмыкнул:

– А девочка кровожадная и решительная. Я бы такую взял в охрану.

– А что скажет шариат? – спросил Михаил.

– А я введу светский ислам, – ответил Гаданфар с полнейшим хладнокровием. – Женщины будут пользоваться теми же правами, что и мужчины.

Михаил сказал Обизат:

– Он врет, как все политики. Но убивать не стоит, увы. На его место встанет другой, вряд ли лучше. Нет, лучше передадим властям, пусть разбираются. Со всеми материалами, списками, доказательствами, связями из-за рубежа… Пусть ломают головы.

Обизат умолкла, следила за дорогой, а насторожилась только, когда увидела четыре автомобиля у дороги и людей в форме с автоматами, почти все в бронежилетах и защитной одежде спецназа.

– Кстати, – спросил Михаил, – а где Гайдуллин?.. Это мой старый знакомый. Когда-то были даже в одной команде.

Гаданфар сказал мирно:

– Вы с ним еще встретитесь. Он говорил о вас. И придет за вами.

Михаил сбросил скорость и остановил автомобиль возле черного минивэна. Десантники держат автоматы на изготовку, Михаил вышел, помахал рукой.

Подошел Бадруздин, злой и насупленный, автомат тоже в готовности к стрельбе, лысая голова блестит от выступившего пота.

– Кто я, – сказал Михаил отрывисто, – вы примерно знаете. О готовящемся путче тоже слыхали, о нем даже на базарах толкуют всепропальщики. Но я привез доказательства и главного путчиста. Передаю под стражу. Вот обещанные бумаги, распечатки и, главное, хард из компьютера их штаба. Уверен, ваши программисты найдут там много любопытного, начиная от зарубежных счетов и заканчивая… сами увидите.

Спецназовцы вытащили из автомобиля Гаданфара, сразу набросили ему на голову черный мешок и потащили в минивэн.

Начальник полиции сказал тихо:

– Не знаю, кто вы, однако спасаете страну от переворота. Спасибо! Если что понадобится, только свистните.

Михаил улыбнулся.

– Еще увидимся!

Он вернулся в машину, Обизат по его требовательному взгляду сразу рванула автомобиль, развернулась чуть ли не на месте и погнала обратно.

– Теперь домой? – спросила она. – Азазель рассердится…

– Он нам дал сутки отдохнуть, – напомнил он. – Так что у нас еще пара часов есть. Успеваем… Сейчас заглянем еще в одно место. Ты же видела, тот гад тогда от нас ускользнул, когда местная полиция арестовала нас, а не его?

– Да…

Михаил сказал мрачно:

– Он знает, что я тот самый Макрон, который ему трижды переходил дорогу. И на этот раз постарается изо всех сил остановить меня.

– Остановить?

Он поморщился.

– Люди – деликатные создания. Даже не представляешь, сколько придумали слов, чтобы не произнести слово: «убить»!

Она притихла, стараясь понять этот причудливый мир, где убивают как нигде часто, но слова такого избегают, а он подумал с горечью, что если какая преступная организация берет верх, то это лишь иллюстрирует справедливость теории Дарвина насчет выживаемости. Люди – часть природы, а у природы нет ни этики, ни морали. Побеждает сильнейший, вот и все.

А кто побеждает, тот и пишет историю противостояния и трудной победы. Своего противостояния силам Зла, а затем победы в благородной войне с подлым и коварным врагом.

На самом же деле нет разницы, кто благороден, а кто коварен. Важнее всего победить, потому что дальше история пойдет от победителя, а побежденные исчезнут, как не справившиеся, как слабые ветви.

Если бы человечество руководствовалось нормами морали, так бы и осталось в пещерах, а то и вовсе его истребили бы дикие звери, в которых нет морали. Но человек сам зверь…

Он вздрогнул, очнувшись от странных мыслей и образов, что завели его при дремлющем разуме в странные области, полные хаоса и непонятных значений.

Обизат осторожно повела в его сторону огромными тревожными глазами.

– Мой господин…

– Да? – ответил он.

– Ты был так… отрешен… пребывал в других мирах?..

Он пробормотал:

– Похоже на то. Однако мы с тобой люди действия, а не размышлизмов. Потому если снова начну плыть, толкни! Да посильнее. Можешь ударить.

Она сказала с благородным негодованием:

– Я не смогу ударить своего господина и повелителя, от которого буду носить дитя в своем чреве!

– Эх, – сказал он с досадой, – какая ты старомодная… Что вообще-то здорово, если честно, хоть и неловко за свою роль венца творения и царя природы.

– А я природа?

– Да, – подтвердил он. – Ты лучшее, что есть в природе. И настолько совершенное, что после тебя Господь уже ничего больше не делал.

Он свернул от дороги и долго вел автомобиль по кочкам и камням, полное бездорожье; наконец вдали показался простенький одноэтажный домик, сложенный, как и все в этих краях, из глины.

– Мимо, – велел Михаил, – с той стороны припаркуйся… Может быть, автомобиль уцелеет.

– На нем и вернемся?

Он покачал головой.

– Просто не люблю, когда автомобили бьют или взрывают. А когда из окна или крыши высотного дома какой-нибудь дурной труп падает обязательно на автомобиль, у меня сердце кровью обливается… Почему этот идиот никогда не может упасть рядом?.. Вон места сколько! Нет, обязательно прямо на середину крыши новенького и только что вымытого.

Она покосилась с недоверием, говорит вроде бы серьезно, но что-то в голосе еще, а когда увидел ее расширенные в непонимании глаза, сказал утешающе: