Девушка унесла паспорт, и Алена стала терзаться: поверила? Не поверила? Занесет в кондуит? Заложит? Нет? Но об этом станет известно только завтра, а пока надо выпить чаю и попытаться расслабиться.

* * *

Вагон ехал полупустой, к Алене в купе так никого и не подселили. Она попросила у проводницы чаю и мерзавчик коньяку. Однако даже алкоголь не помог. Вагон болтало, трясло, временами он начинал дрожать, словно в лихорадке. Под стать было и состояние. Румянцева спала плохо, то и дело просыпалась – в испарине, в ужасе. Сумка с валютой и прочими ценностями лежала рядом, у головы.

Утром на перроне в Минске никакой наряд полиции ее не ждал. И то слава богу.

Она спустилась в метро. Для того, что она задумала, следовало отъехать подальше от центра. Хотя все равно было опасно. Алена никогда в Белоруссии не бывала, но слышала разговоры, что тут чуть ли не полицейское государство, и местный КГБ за всеми бдит еще более пристально, чем одноименная организация в советские времена. Но что делать! Выбора у нее особого не было.

Алена еще в поезде поменяла у проводницы сто долларов на белорусскую валюту. Купила за сумасшедшее количество местных рублей – больше тысячи – жетончик на метро. Доехала до «Пушкинской». Почему именно до «Пушкинской», объяснить она себе самой не могла. Может, потому, что все ее перипетии начались с того, что вчера у московского метро «Пушкинская» Ворсятов остановил свой «Мерседес» и повез ее ужинать?

Впрочем, в Минске, в отличие от российской столицы, эта станция располагалась совсем не в центре.

Алена вышла. Широченные проспекты. Чисто, солнечно, много воздуха, и мало машин. Где-то она слышала, что «с руки» в Минске машину не поймать. Надо по телефону звонить, заказывать такси в определенное место. Ну, извините. Телефона у нее теперь нет.

А вот и подходящая тачка. Стоит у тротуара – то ли пассажира ждет, то ли водитель передыхает. Что ж, сейчас проверим. А заодно на шофера посмотрим – можно ли доверять, или он прямиком в КГБ отвезет. Алена верила в свою интуицию. Открыла дверцу:

– Здравствуйте.

Водитель ей с ходу понравился: молодой, дружелюбный хитрован.

Алена опустилась на переднее сиденье.

– Вам куда?

– Отвезешь меня к украинской границе? Я оплачу два конца, долларами.

Павел Синичкин.

Город Сольск

Руки мои были завернуты за спину и застегнуты в наручники. Вдобавок цепь браслетов была продета через вертикальный брусок спинки стула – далеко не убежишь. Я сидел в комнате для допросов местного отдела полиции. За столом передо мной возвышался мелкий, черный, прыщавый кавказец – тот самый, который вместе с сержантом задержал меня на улице Подъячева в районе Бумкомбинат. На столе перед мужиком разложено было то, что я достал по их приказу из карманов: бумажник с правами, ключи от чужой машины и от чужой квартиры (на улице Радищева), секретный телефон, стопка пятитысячных, некогда полученных от Вячеслава Двубратова в виде аванса.

Кроме маленького кавказца, в комнате присутствовал еще один персонаж – за моей спиной маячил настоящий мордоворот, болезненно полный мужик. Тоже в штатском. Похож он был на заплечных дел мастера, поэтому его присутствие мне активно не нравилось.

Надо было понять, какого лешего меня задержали. Вырисовывались разные варианты. Слишком много вариантов, потому как в последнее время я наследил всюду и много. Может быть, до местных ментов дошел сигнал из Москвы и меня хотят допросить в связи с убийством Вячеслава Двубратова? Или я проявил излишнюю активность здесь, в Сольске? И эти полицаи, что собрались вокруг меня, работают на Влада? И я в своих расспросах слишком залез на его территорию? Или, может, губернатор решил меня припугнуть для острастки – чтоб не лез к его женушке, не спаивал? А может, просто бабка Харитонова позвонила в ментовку, на меня нажаловалась? Впрочем, тогда вряд ли в ход пошли бы наручники.

Поэтому я начал первый:

– Скажите, почему я задержан? Каков мой статус? Я подозреваемый? Если да, то в чем? По какому уголовному делу?

– Заткни фонтан, Синичкин, – лениво проговорил кавказец за столом. Он не спеша перебирал мои документы, взвесил в руке стопку банкнот, пересчитывать не стал. Посмотрел визитки. – Частный сыщик, значит. Из Москвы. Приехал тут. Лезешь своим носом в чужие дела. Ковыряешься. Тебя кто сюда прислал?

Я промолчал, но особого пристрастия в своем вопросе кавказец не проявил. Продолжил все тем же неспешным тоном хозяина жизни:

– Нечего тут тебе делать. Нечего лазить всюду. Нос свой сувать. Понял, Синичкин? Птичка, блин, певчая. Давай, уматывай из города, пока цел. Хорошо меня понял? Садись прям щаз на тачку свою и дуй в город-герой Москву, столицу нашей родины. Ты понял меня? Хорошо понял?

Он сделал еле уловимый жест пальцем – я не осознал, что он означал, однако мордоворот, что стоял у меня за спиной, понял его очень даже хорошо. Молниеносным движением надел сверху на мою голову черный полиэтиленовый пакет, плотно прижал его к шее. Я знал о подобных методах допросов, практиковавшихся в российских ментовках. Больше того, некогда написал рапорт об увольнении в том числе потому, что не хотел ни в чем подобном участвовать. Болтали, что методы активного воздействия теперь вроде бы остались в прошлом – но, видимо, далеко не везде. До Сольска очищение рядов органов правопорядка пока не докатилось.

Быть лишенным воздуха – удовольствие не из приятных. Но я, в отличие от многих гражданских жертв подобных пыток, знал, что к чему и почему. Поэтому не стал биться и орать, а просто в самый первый момент вдохнул, сколько мог, и попытался расслабиться. Получилось, честно говоря, не очень. Рефлексы никуда не денешь, и минуту спустя я судорожно вздохнул еще раз. Воздух пока имелся, но маловато. Потом попытался наполнить легкие снова – но воздуха не стало вовсе. Еще один безуспешный глоток. Я дернулся, на радость своим мучителям – и потерял сознание.

Очнулся я оттого, что мордоворот поливал меня водой из графина. Прыщавый кавказец сидел за столом и смеялся.

– Кажется, ты начинаешь понимать, Синичкин, – сказал он весело.

– Гнида ты. Садист. Как земля носит.

– Он пока не все еще понял. Ну-ка, Петруха, повтори.

И издевательство повторилось: черный пакет на моей голове, жесткие чужие пальцы на горле, постепенное утекание воздуха, паника, страх, потеря сознания.

А потом – снова. И снова.

Наконец, при очередном просветлении, я взмолился:

– Хватит, мужики. Хватит. Я все понял. Клянусь вам: прямо сейчас сажусь за руль и больше в Сольск ни ногой. И все, что здесь видел и слышал, – забыл напрочь. Только отпустите. Христом Богом прошу. Хватит. Не надо. Дайте воды. Отведите в туалет. А главное, не мучайте больше.

Кавказец кивнул, и Петруха расстегнул мои наручники. То, что я задумал и предпринял в дальнейшем, было совершеннейшей глупостью, однако я не мог отказать себе в том, чтобы попытаться.