стояла в дверях и смотрела на него, но он не вздрогнул, не шевельнулся. На полу возле кровати стоял поднос с остатками обеда. И винный кубок. Он был опрокинут, разбит, остатки вина пролились на пол.

Аттолия застыла на пороге, словно незваной проникла в какую-то древнюю тайну и была за это превращена в камень. Сразу вспомнился Нахусереш. Сколько у него при себе было яда? Сколько сторонников он нашел среди баронов? Легко ли было устранить успешного соперника? Надо было прислушаться к тому, что пытался сказать сенешаль. Он хотел предупредить, что здесь ее ждет страшное зрелище. А без предупреждения вынести это нелегко.

Как жестоки боги, подумалось ей. Послать мальчишку, которого она полюбит, сама того не осознавая. Жених, за которого она собралась замуж, отравлен. Закономерный исход. Кто поставит под сомнение справедливость, отмеренную богами?

За спиной послышались шаги. Эддис не поверит, что в смерти мальчика виновата не Аттолия, а кто-то другой. Аттолия осталась в дверях, а королева-соперница прошла внутрь. Эддис проскользнула мимо нее, не коснувшись, даже не задев струящихся рукавов платья.

В краткий миг, за который другая королева вошла в дверь, Аттолия заглянула в будущее. Эддис снова начнет войну. Саунис продолжит свои атаки, а Медия будет помогать кому угодно, только не Аттолии. Но все это не имеет значения. Аттолия всегда была одинока, но никогда еще не чувствовала себя такой покинутой. Она проклинала себя за глупость. Ну кто такой этот вор, почему она должна его любить? Юнец, мальчишка, твердила она себе, молоко на губах не обсохло, разума ни на грош. Лжец, каких свет не видывал, противник, опасный враг. Он храбр, возразил внутренний голос, храбр и предан. Предан, но не мне, ответила она. Храбр, но не ради меня. Храбр и предан, повторил голос. Глуп, ответила она. Глупец и покойник. Ее охватила жгучая боль утраты.

Эддис, войдя в комнату, остановилась на полпути к кровати. Взглянула на тело Эвгенидеса, обернулась к стоящей в дверях королеве. И сказала:

– Спит.

Аттолия выкинула из головы картины будущего и поглядела на Эддис.

– Просто спит, – заверила Эддис.

При звуке ее голоса Эвгенидес чуть повернул голову, но не проснулся. Аттолия, заметив это, перевела дыхание и прижала руку к груди, унимая боль.

Эддис склонилась над вором и встряхнула его за плечо:

– Просыпайся.

Эвгенидес постарался сделать как велено, но не сразу понял, где находится. Он почти не спал с тех пор, как с солдатами Ксенофона спустился на плотах и высадился у Эфраты. Шел под парусом вдоль побережья, карабкался по лестнице на вершину скалы, спускался верхом по горным склонам, дрался в безумной ночной схватке, пешком возвращался в Эфрату. Когда солдаты Аттолии заперли его в крохотной каморке, он сначала ходил взад-вперед, чтобы не уснуть, раздираемый страхом и надеждой. Ночь тянулась долго. Рука жестоко болела, но он не стал снимать манжету. Боялся, что не сможет надеть ее обратно, – а что бы ни ждало впереди, сказал он себе, он не намерен встречать свою судьбу, запихнув обрубок в рукав и сжимая крюк в другой руке, словно нелепый спортивный снаряд. Ему дважды приносили еду, но он к ней не прикоснулся, и один раз стражник вывел его по коридору облегчиться. Стражник был неприветлив, и Эвгенидес не осмелился спросить у него о новостях.

Наконец на второй день заключения он выглянул в узкое окно и увидел, как по стене мегарона идет эддисский солдат вместе с аттолийцем. Решил, что это добрый знак. Немного позже девушка еще раз принесла ему поесть и сообщила, что остальных эддисских пленников выпустили, а медийского посла заперли в его покоях. Исхода битвы за рекой она не знала, но и эти две новости Эвгенидес счел признаком успеха, сел на пол у кровати и съел все, что ему принесли. Ни стола, ни стула не было. Служанка смеялась, говорила, что нет нужды так торопиться, что она вернется и заберет поднос. Потом она ушла, а он почувствовал, что безумно устал. Даже боль в руке не помогала бороться со сном. Он положил голову на кровать – всего на миг, как ему показалось, – и уснул. Лежал не шелохнувшись много часов, не слышал, как щелкнул ключ в замке, не проснулся при звуке голосов.

Когда Эддис растолкала его, первым, что он ощутил, была боль во всем теле. Померещилось, что он в королевской тюрьме Сауниса. Потом он вспомнил, что из той тюрьмы уже ушел, и решил, что его будят Поль или волшебник. С Полем говорить не хотелось. Поль опять повезет его куда-нибудь на лошадиной спине.

– Уйди, – буркнул он.

– Эвгенидес, – вздохнула Эддис. – Проснись.

– Мне казалось, он спит очень чутко, – заметила Аттолия.

– Обычно да. – Эддис тревожилась все сильнее.

– Вид у него такой… – Аттолия искала нужное слово. В голову пришло «беззащитный», но она имела в виду не это. «Юный» – тоже не то, хотя во сне он казался даже моложе. – Совсем бесхитростный, – сказала она наконец.

– О да, – отозвалась Эддис. – Обычно я готова простить ему все что угодно. Пока не проснется.

Она опять встряхнула его за плечо.

Эвгенидес наконец-то открыл глаза. Огляделся растерянно, приподнял было правую руку, но стукнул крюком по ноге и замер. Осторожно поднял другую руку, потер лицо. Перевел взгляд с Эддис на окно – небо уже темнело. Снова посмотрел на нее – взгляд стал острее – и сказал:

– Ты про меня забыла.

Эддис сунула руки в карманы.

– Не ври, – наседал Эвгенидес. – Ускакала в ореоле славы прогонять с наших берегов злых медийцев и не вспомнила обо мне, пока они не ушли.

Потом обернулся к Аттолии:

– И ты тоже меня забыла.

– Тебя же кормили, – холодно отозвалась Аттолия.

Эвгенидес поднял глаза, и ей почудилось, что он видит ее насквозь. Как будто с нее упала маска. Заглядывает ей в самое сердце, понимает, что минуту назад оно разрывалось от горя.

– Да, девушка приносила мне обед, – задумчиво произнес Эвгенидес. – Она хорошенькая. – И, помолчав, добавил: – И добрая.

Эддис знала, что однажды вор и Аттолия вели беседу о том, что лучше – красота или доброта. От этого плохо скрытого упрека она вздрогнула, но Аттолия лишь сжала губы в тонкой улыбке и сказала:

– Еще не поздно приковать тебя к стене.

– Меня кто-нибудь спасет. – Эвгенидес с невинным видом закатил глаза. – И пока я буду сидеть прикованный, эта прелестная девушка сможет приносить мне еду. Пожалуй… – Он подложил руку под голову, глядя куда-то вдаль, – пожалуй, когда стану королем, – медленно повторил он, – когда стану королем, сделаю ее своей первой любовницей.

– Только попробуй! – рявкнула Аттолия. – Заведешь любовницу – другую руку отрублю.

Эддис окаменела. Аттолия подняла голову и наткнулась на взгляд, которым, по выражению сенешаля, можно расплавить свинец. Эддис открыла было рот, но не успела облечь мысли в слова. Эвгенидес расхохотался. От смеха он уронил голову на кровать, потом поднял глаза и улыбнулся Аттолии.

У нее вспыхнули щеки.

– Ах ты, змееныш ядовитый, – сказала она от всего сердца.

– Это верно, – согласился Эвгенидес. С трудом сел на кровати, запустил пальцы в волосы и зевнул. – Верно. И я хочу выйти отсюда.

Аттолия склонилась над ним, взяла за подбородок. Он еле заметно вздрогнул, поднял глаза, встретил ее взгляд. Пока он спал, казался совсем юным, да и проснувшись, не стал старше. Нянька ему нужна, а не невеста, в сердцах подумала Аттолия, хотя сама была обручена и выдана замуж в еще более нежном возрасте.

– Тебе надо помыться, – сказала она. – И пусть посмотрят твою руку. Побудь здесь еще немного, я пришлю служанку.

Но подбородок его не выпустила. Держала, глядя в лицо. Он еле ощутимо тронул сережку у нее в ухе – рубин квадратной огранки на золотой основе, прекрасно сочетающийся с усеянной рубинами лентой на лбу. Эти же сережки были на ней в мегароне, когда она склонилась над ним, закованным в цепи.

– Нравятся? – спросил он.

– Да, – ответила Аттолия. Выпрямилась и шагнула к двери.

– Пришлешь мне ту красивую девушку, которая приносила еду? – окликнул вслед Эвгенидес.

Аттолия выгнула бровь:

– Нет.

И ушла.

* * *