И все, зараза, оказалось вкусным и необыкновенным, и очень много было такого, чего Клавдии никогда раньше не доводилось пробовать. А каждая хозяйка хотела, чтобы почетная гостья непременно попробовала и оценила именно шедевры ее творения. Минут через сорок пять пира-застолья Клавдия уже не могла дышать от обжорства и откровенно паниковала, мечтая свалить куда подальше и присматривая пути для совершения побега.

Ее выручили Матвей с Аяном, на правах главной принимающей стороны огласив всем, что желают показать гостье коней… ну и все остальное свое фермерско-скотоводческое хозяйство.

На коня, положим, Клавдии при том перегрузе в желудке, который с ней случился, было не сесть. Да и, честно говоря, у нее с лошадиной породой отношения сложились прохладно-нейтральные, и не более того, не в нее дарованиями в этом плане сынок Пашенька пошел, определенно. Поэтому табун она посмотрела издалека, красивых лошадей погладила и угостила яблоками и морковкой и только после долгих уговоров согласилась-таки поездить на спокойной, уравновешенной кобылке.

О чем, кстати, не пожалела ни разу. Сначала они втроем, Матвей, она и Аян, объехали пасущийся табун, потом к ним присоединились сыновья Аяна и их друзья и устроили стихийные соревнования-догонялки и джигитовку, красуясь перед гостьей. А папаша с другом давали такие яркие ироничные комментарии этому действу, что Клавдия хохотала до слез, заваливаясь набок от бессилия, в какой-то момент чуть и вовсе не вывалившись из седла.

Потом начались более серьезные соревнования и игры. Аян объяснил Клаве, что на сей раз все по-взрослому и что это в ее честь молодые парни их рода устроили соревнования, демонстрируя свою удаль. Удаль была что надо, а порой с таким перебором, на грани возможного членовредительства и несчастного случая, что Клавдия от страха за мальчишек то и дело хватала Матвея за руку, тихонько ойкая и вскрикивая в особо пугающие моменты.

Были и танцы под народную музыку, исполняемую на моринхуре (такой национальный струнный монгольский инструмент), и танцы без инструмента, под битбокс в исполнении парочки мальчишек и смешной девчонки и под музыку из плей-листов в смартфонах.

В общем, очень круто все было, динамично и весело. Клавдии необычайно понравилось, она и накаталась на лошади так, что болела внутренняя сторона бедер, и поплясала от души, и приняла участие в некоторых конкурсах-соревнованиях, во всех весело и лихо проиграв, и растрясла по ходу все, что «утрамбовала» всебя на завтрак, и даже поучаствовала в готовке обеда, что варили в больших чугунных чанах на кострах.

Одним словом– от души повеселилась и оторвалась с удовольствием.

Обед они с Матвеем отсидели, как и положено важным гостям: обменялись тостами и благодарностями и всякими дарами. Вернее, Ладожский преподнес кучу чего-то, что, скорее всего, было ему заказано названой родней, а Клавдия только, ужасно смущаясь, что ни разу не подумала о таком вот возможном «алаверды», принимала многочисленные подарки от щедрых хозяев. И только охала от восторга и краснела от неудобства, когда получала шапку из степной лисы и уздечку с серебряной отделкой для сына (про таланты которого, оказывается, Матвей рассказал родне), и небольшой, но настоящий ковер ручной работы, выполненный в национальном, этническом стиле. И много еще всяких интересных и красивых сувениров.

Жесть. Клавдия растерялась совершенно и расстроилась окончательно, расчувствовавшись до слез. И грозила Матвею, цедя сквозь зубы, чтобы никто, кроме него, не слышал:

–Ну, подожди, Ладожский, я тебе отдарюсь, отомщу сувенирчиками, когда привезу в Тыву.

Но он только довольно посмеивался.

После «церемонии обмена дарами» они с Матвеем уезжали.

Прощались по-дружески тепло, почти по-родственному. Хозяева сокрушались, что не вся родня собралась в такой важный и торжественный день, а Клавдия с ужасом представляла себе, что бы было с ее нервами, желудком и поджелудочной, если бы вся эта родня таки себе явилась.

И снова большой, черный, хищный джип привез их на лихой, крейсерской, скорости на полевой «аэродром», где они загрузились в тот же самолет, что привез их сюда, но пассажирами в этот раз были не только Клавдия с Матвеем, а еще пятеро мужчин.

В гостиницу добрались уже поздно, когда совсем стемнело, под ночь. Посовещавшись, решили, что ужин будет, пожалуй, перебором после тех завтрака и обеда, что они пережили, поэтому ограничились парой больших чайников зеленого чая и сладким ааруул (такой сыр, что-то вроде плотно спрессованного творога, который Клаве очень понравился)– заказали с доставкой в ее номер. Куда и ввалились со всей своей поклажей в виде многочисленных сумок, забитых подарками и сувенирами.

Побросали сумки на пол и обнялись.

Вот просто шагнули друг к другу и обнялись, испытав одновременно потребность именно в такой близости. Постояли молча, переживая этот момент, вздохнули освобожденно, словно сплотились перед предстоящим большим и важным делом.

–Я в душ,– объявила Клавдия.

–Иди,– поцеловал ее в макушку Матвей, отпуская.

Пока Клава принимала душ, официант принес заказанный ими чай со сладостями. И, ожидая Матвея, сменившего ее в душе, она потягивала обжигающий душистый травяной напиток, откусывая маленькие и твердые сладкие кусочки лакомства ааруул.

А чуть позже…

Матвей вышел из душа в одном полотенце, обернутом вокруг бедер, подошел к ней, подхватил на руки, перенес и уложил на большую, мягкую кровать, еле уловимо пахнущую какими-то бесподобными дикими степными травами.

И принялся целовать. Продленными, мучительно нежными, обещающими так много, нескончаемыми поцелуями, лишь на мгновение прекратив эту нежную пытку, оторвавшись от ее губ, чтобы сказать:

–Мечтал об этом весь день.

–Ну вот сбылось,– с серьезным видом произнесла Клава.

–Да,– согласился он,– сбылось…

И они вернулись в ласки и к поцелую, словно нырнули в их индивидуальное, одно на двоих, море сильных эмоций, страсти и наслаждения. И он повел-повел ее за собой, всем телом, всем своим существом и горячим шепотом указывая дорогу, и она летела, устремляясь вместе с ним туда, к их очередной великолепной вершине…

А потом долго лежали, не произнося ни звука, остывая и паря в бесподобных ощущениях «после», не испытывая потребности нарушать эту чувственную атмосферу словами.

–Чай, наверное, остыл,– предположила Клава.

–Можем попросить подогреть,– предложил Матвей.

–Да ну,– подумав, отказалась она,– давай попробуем так попить. Не понравится, подогреем.

–Ну давай,– вздохнул Ладожский, садясь и спуская ноги с кровати.

–А ничего так,– сделав глоток чая, дала оценку Клава,– вполне терпимо и не сильно-то он и остыл.

–Нормально,– согласился Матвей,– и даже вкусно, потому что немного терпко, чуть кисловато и сладко, с медом.

–И по-семейному,– усмехнулась Клава, указав чашкой на себя и него, укутанных в гостиничные халаты. Слушай,– вспомнила вдруг она по аналогии,– давно хотела тебя спросить, да все время забывала: ты говорил, что не женат, а был?