— Вот черт… — пробормотал он и разом отнял ладони от ее лица. От неожиданности она чуть не упала, но вовремя оперлась локтем о пол. Он развернулся и исчез в коридоре, спустя мгновение хлопнула входная дверь. Анжелика села как следует, потом встала на четвереньки и быстро поползла вслед за ним. Встать на ноги она почему-то не решилась — сильно кружилась голова. Входная дверь была закрыта. Анжелика подползла к ней, подергала за ручку, убедилась, что замок защелкнут, что незнакомец действительно ушел… Всхлипнула, опустилась на пол. В колено уперлось что-то твердое. Ключи. Ее ключи. Он бросил их, когда убегал. Она сжала ключи в кулаке и бесшумно, горестно, изумленно заплакала…

— Маша! Машка! — Мужчина кричал, но его сорванное, обожженное алкоголем горло подводило — голос то срывался на тихий хрип, то «давал петуха». — Я тебе говорю?!

В кухню, не торопясь, вошла молодая женщина в потрепанном фланелевом халате, продранном на локтях. Лицо у нее было осунувшееся, замученные глаза с тоской смотрели на мужчину. В руке у нее была расческа — когда он позвал, женщина была в ванной. Она расчесалась, заложила за уши пряди белых волос и спросила:

— Ну, чего еще?

— Куда собралась?

Женщина молча подошла к окну, распахнула одну створку и только тогда заметила:

— Мог бы и проветрить, в кои-то веки.

— Я спрашиваю, куда намылилась?!

Он говорил с угрозой, мутные глаза с ненавистью ощупывали ее ладную, стройную фигуру, очертания которой не мог изуродовать даже убогий наряд. Но женщина ответила равнодушно:

— По делам.

— Ты же не работаешь сегодня?!

— Я всегда работаю, — она поставила на конфорку чайник, включила газ. — Должна же я что-то есть. И тебя кормить, между прочим. Иван, сколько тебе говорить, не оставляй сковородку без крышки, тараканы лезут!

— Кормит она меня! — не мог остановиться тот. — Ты живешь в моей квартире!

— Ну и что?

Его опухшие глаза налились кровью:

— Машка, все забыла?! Я тебя спрашиваю, где бы ты теперь была, если бы не я?! Еще разговаривает тут…

— Если бы не ты, — так же равнодушно ответила она, — я бы тогда уехала домой.

— В свой Кустанай? — весьма ехидно спросил мужчина.

Она по-прежнему не обращала на него внимания. Составила в раковину грязную посуду, вытерла со стола, для чего ей пришлось сдвинуть в угол полупустую бутылку водки и мутный стакан.

Мужчина следил за быстрыми движениями ее тонких белых рук, потом сделал попытку схватить ее пальцы, но она молча освободила их. Мужчине было лет шестьдесят. Небритый, обрюзгший, седой, он распространял какой-то кислый запах — водочного и табачного перегара, нечистой одежды. Женщина поморщилась, это движение не ускользнуло от его внимания. Он скривил рот и спросил:

— В Кустанае тебя вроде никто не ждал? Чего же не поехала, раз могла?

— Дура была, — ответила она, уже не так равнодушно. Отошла к раковине, пустила воду, намылила мочалку. С тоской посмотрела на приоткрытое окно. Там шумела майская щедрая листва, сверкало на мокром подоконнике солнце, был яркий день, свежий ветер, там была жизнь… А тут были он и она. Вот уже двенадцать лет. Только они двое, и его пьяные друзья — изредка, он не любил никого приглашать… Предпочитал пить в одиночку и, сколько ни старался, не смог приучить ее. В это время за ее спиной раздалось тихое фальшивое пение.

Мужчина пытался напевать: «Какая свадьба без баяна, какая Марья без Ивана…» Потом замолчал и хрипло закашлялся. Кашлял он отвратительно долго и мучительно. Ее передернуло при этом ненавистном и привычном для слуха звуке. Потом она услышала звяканье стекла.

— Выпей! — потребовал он, хватая бутылку и нетвердой рукой наклоняя ее к стакану.

— Начинается, — вздохнула она. — Пей сам.

— Я тебе говорю — выпей! — крикнул он своим сиплым голосом.

— Отвяжись.

— Сука! — Он вылакал водку и зажмурился, задохнулся, заскреб ногтями по столешнице. Потом продышался, схватил корку черного хлеба, пожевал. Она завела глаза к потолку, словно призывая соседей сверху в свидетели, потом безжалостно сказала:

— Скоро подохнешь от водки.

— Машка, — он смотрел на нее глазами, полными слез. Их вышибла то ли водка, то ли что-то еще. — Выпей же хоть раз за упокой его души.

— Сам пей! — Она резко отвернулась, намылила тарелку.

— Он сын мне был…

— А мне кто? — так же резко и холодно ответила она. Ее спина была неестественно прямой, словно затянутой в корсет. Он с ненавистью посмотрел на эту несгибаемую спину и прошипел:

— А тебе кто, да? Тебе кто? Ты жизнь мне сломала. Выпей, говорю! Меня даже на похороны не позвали…

— Все равно наследства бы не дождался, — отрезала она. — У него жена есть.

Он выпил еще четверть стакана, нетвердой рукой нашарил папиросы, закурил. По кухне пополз едкий дым. Женщина поторопилась домыть посуду, сняла с плиты чайник, налила себе немного растворимого кофе и пошла с чашкой в комнату. Там она поставила чашку на стол, чтобы кофе остывал, и торопливо принялась краситься. Вскоре за ее спиной громко заскрипел пол. Она обернулась:

— Оставь меня в покое! Выжрал свою бутыль?

Ну и сиди, кури!

— Маш, — он с трудом уселся на старый диванчик, уставился на ее стройные голые ноги, с которых сползли полы халата. Она заметила это, но не стала поправлять одежду — ей было все равно. — Маш, а ты все-таки куда идешь?

— Отстань. — Она внимательно рассмотрела в зеркальце сперва один накрашенный глаз, потом другой. Второй глаз получился чуть больше первого. Она вздохнула и взялась за устранение дефекта. Потом нанесла румяна, достала красную помаду, принялась «рисовать» губы.

— Маш, ты же не в магазин?

Она не ответила. Нижняя губа удалась на славу.

Дело было за верхней. Постепенно рот становился таким, каким она привыкла его видеть — идеально очерченным, надменным, плотно сжатым.

— Маш, я же проверю, если ты не в магазине будешь, я узнаю…

— Слишком часто стал проверять.

— Да, и буду! — Он повысил голос. — Красишься вот, тряпки себе покупаешь новые… Еще говоришь, что денег нет!

— Я тебе на водку выдаю, чего тебе еще? — сверкнула она глазами.

— Чего мне еще? Еще я хочу, чтобы ты больше дома сидела! Вчера вот два часа аэробикой занималась… Для кого, а? Ты, в конце концов, моя жена пока!

— Вот именно — пока.

Рот был готов. Она встала, скинула халат, осталась в трусиках и лифчике. Белье было не слишком дорогое, но свежее, отделанное белым кружевом.