и ботинки, которые даже с незавязанными шнурками, видно, доставляли ему мученья. Нудная боль отвлекала, мешала ему говорить. Наконец солдат не вытерпел и, не прерывая речи, сбросил башмаки с ног...

Артиллерист выступал горячо, он был убежден, что все поддержат его.

— Мешкать нам теперь нечего, — говорил он. — Захватим крепостные орудия в цитадели, наведем их на дом, где живет генерал-губернатор. В случае чего — шарахнем, и дело с концом. Потом объявим Варшаву республикой...

Оратор с башмаками в руках протопал на свое место.

Предложение артиллериста пришлось по душе многим. Поднялся шум, делегаты потребовали без долгих разговоров голосовать... Потребовалось немало усилий Мархлевского, Феликса, Федора Петрова, чтобы переломить настроение аудитории. Решили сосредоточить внимание на том, чтобы поддерживать пролетариат России, который поднялся на борьбу с самодержавием. И еще постановили: разъяснять рабочим, солдатам, что не время начинать восстание в Варшаве.

Как ни наивно звучало выступление артиллериста, оно убедительно говорило о настроениях людей, горевших желанием быстрее начать решительную борьбу с царской властью.

3

После неудачи, которая постигла шефа варшавской жандармерии, звезда его закатилась, он то ли уволился в отставку, то ли получил назначение в одну из окраинных губерний империи.

На место начальника охранного отделения в Варшаву прислали подполковника Заварзина из Ростова. Челобитов быстро нашел с ним общий язык, заранее разузнав через приятелей о старой службе Заварзина, о его привычках и склонностях.

Заварзин слыл мастером хитроумнейших провокаций. Где-то на юге он дал революционерам деньги на подпольную типографию, потом сам же их арестовал, раскрыл типографию и получил награду за усердие по службе.

Челобитов только потирал сухонькие ручки, дочитывая письмо от приятеля.

Начали с того, что состряпали дело об изъятии имущества купца Пинкерта: он держал гастрономический магазин на Маршалковской улице. Через агента охранки Райхеля, в прошлом уголовника — специалиста по ограблению магазинов, сколотили группу темных и малограмотных ребят. Каждому из них было по девятнадцать-двадцать лет. Райхель и подговорил их устроить налет, посулил каждому изрядный куш...

Грабителей захватили на месте преступления и объявили политическими преступниками, которые будто бы действовали по указке эсеров. Для большой убедительности Райхель подкинул им бомбу-«македонку», захваченную не так давно у эсеров-боевиков.

Провокатору Райхелю помогли скрыться. В награду дали ему сто рублей, а сотрудники варшавской охранки получили из Санкт-Петербурга поощрение за усердную службу. Новый начальник не таился от подчиненных, рассказывая им о своих «художествах», он был уверен, что именно так и надобно поступать в борьбе с крамолой.

Дверь из приемной в кабинет начальника охранного отделения часто бывала открыта, и слова Заварзина отчетливо доходили до слуха Бакая.

Однажды Челобитов прошел в кабинет начальника в сопровождении невысокой молодой женщины, одетой модно, но несколько крикливо. С высокой шляпы, закрывая лицо, спускалась густая вуаль. В кабинете они пробыли недолго, ротмистр проводил женщину и вернулся обратно.

— Как же мы назовем эту особу? — донесся голос Заварзина.

— Как-нибудь покрасивее. Она себе цену знает.

— Ну, пусть будет Гортензия... Так и запишем.

Выйдя в приемную, Челобитов склонился к столу, за которым работал чиновник для особых поручений Бакай.

— Видал?! — восторженно воскликнул он.

— Ну, пропал ротмистр Челобитов, — шутливо ответил Бакай. — Кто же эта дама с камелией?

— Во! Именно с камелией. Так бы и назвать ее надо. Это Янина Барская, новый агент из Кракова.

Пришла сама и предложила услуги. Возит нелегальную литературу. И представьте себе, сразу поставила условие: сто рублей в месяц, не меньше. Вот женщина! Подполковник предложил семьдесят пять, согласилась.

— Поздравляю с новым приобретением.

— Тогда поздравьте еще раз! В нашем женском полку прибыло. Читайте! — Ротмистр вынул из папки и протянул Бакаю письмо, написанное неровным, неряшливым почерком.

Письмо было от княгини Святополк-Мирской.

— Она имеет какое-то отношение к его сиятельству Святополк-Мирскому, который был министром внутренних дел? — спросил Бакай.

— Дальняя родственница. По мужу. Сейчас в разводе. Господин генерал-губернатор приказал внимательно рассмотреть заявление.

Михаил Бакай прочитал:

«Я хочу поступить в тайную полицию. Раз я на это решилась, буду усердно исполнять принятую на себя обязанность.

Образование мое, громкая фамилия, которую я ношу, дают мне возможность бывать во всех слоях общества, разумеется, при условии, если у меня будут средства. Кроме польского и русского, владею французским языком, что пригодится, если мне понадобится бывать по делам службы за границей.

Гарантией моего усердия может служить мое безвыходное положение — долги, нужда и ненависть ко всему человечеству. Я не могу жалеть людей, когда никто из них пальцем не шевельнул, чтобы помочь мне, брошенной с сыном мерзавцем-мужем.

Итак, отныне я отдаю мою жизнь на службу его императорскому величеству. Сейчас я живу только одной надеждой, если и это не исполнится, положение мое сделается критическим. Мне останется только наложить на себя руки, что и мне нежелательно, и вы потеряете во мне человека, который может принести вам много пользы.

Анеля Святополк-Мирская».

Оставшись один, Бакай стиснул руками виски. Лицо его исказилось. «Боже мой! Сколько грязи! Сколько грязи...» Но через мгновенье он снова деловито склонился над бумагами. Темные очки скрывали выражение его глаз.

Примерно в то же самое время — в начале девятьсот шестого года — Яков Ганецкий принес Феликсу невероятную новость.

— Читай! — войдя в комнату, сказал он Дзержинскому. — Я ничего не понимаю.

В записке было всего несколько строк:

«Берегитесь провокатора Янины Барской из Кракова, работает на кольпортаже. Агент охранки».

Феликс прочитал и вопросительно глянул на Ганецкого:

— Что это за письмо? От кого? Здесь не может быть провокации?

— Не знаю. Письмо пришло вчера на нашу почту. Значит, автор его знает явку. Непонятно, к кому относятся слова «агент охранки». Так подписывается автор или это относится к Барской?

— Да. Случай странный, — задумавшись, проговорил Феликс. — А знаешь что? Нам нужно в конце концов создать группу для борьбы с провокаторами. Что-то вроде особого комитета или комиссии по делам провокаций... Нам требуется организация, которая защищала бы подполье от шпиков, от агентов охранки. Поручим это самым надежным, опытным

конспираторам! Ты согласен? Ну, а по поводу письма — пока никому ни слова. Надо прояснить. Одну Барскую я припоминаю, но к ней это относиться не может. Она замужем за видным социал-демократом. — Дзержинский назвал фамилию революционера, жившего в эмиграции. — Попробуем еще поговорить с Мартином...

В апреле Дзержинский, вместе с Ганецким и Барским, уехали в Стокгольм, где собирался Объединительный съезд российской социал-демократической партии.

Делегаты-поляки, прибывшие в Стокгольм,