Тогда начались поджоги. Сгорели хозяйственные постройки барона, потом жилище пастора, потом пасторовы амбары с сеном и зерном, два огромных стога сена. Войдя во вкус, поджигатели принялись и за обычных жителей, причем перед поджогом грабили дома. В конце концов в одном из пожаров сгорели старуха с маленьким внуком. Кошко, приехавший с группой агентов, оказался в тупике. В том, что это именно поджоги, сомнений не было: на пожарищах находили пороховые шнуры, трут, остатки керосина в банках. Однако, как ни болтались опытные агенты по трактирам, двум местным пивным и рынку, как ни заводили разговоры, не ухватили ни малейшей зацепки: местные держались с чужаками настороженно и сдержанно.

Тогда Кошко пошел другим путем. Вскоре приехали двое агентов с подложными паспортами, якобы выигравшие в лотерею пять тысяч рублей, и открыли в Мариенбурге третью пивную. Поначалу местные к ним ходили плохо, по старой памяти предпочитая две старых. Тогда Кошко вспомнил, что в юности, в Петербурге, часто заходил в одну пивную, где к пиву бесплатно подавали соленые сушки…

Один из агентов таких сушек привез из Риги несколько пудов. Вот тут клиент попер – хоть и маленькая, но халява, а халяву, как оказалось, латыши любят не менее русских. Пивная теперь была постоянно набита народом, а агенты старательно прислушивались к разговорам: не сболтнет ли кто по пьянке что-то интересное?

Чтобы не выходить из роли, им пришлось дать взятку помощнику уездного начальника: к Новому году полагалось обменивать патенты на торговлю (как нынче водительские права, только каждый год), а по здешней традиции данного чиновника непременно полагалось «благодарить».

Операция затянулась на два с половиной месяца. Наконец сыщики взяли на примету интересную четверку: местного брандмейстера (а заодно по совместительству местного фотографа), кузнеца и двух сыновей церковного сторожа. Во-первых, эта компания шиковала не по доходам: брандмейстер жалованье получал небольшое, а фотографическим делом зарабатывал немного, как и кузнец своим ремеслом. Сыновья сторожа считались и вовсе бедняками. Однако эта четверка дни напролет, с утра и до закрытия, торчала в пивной, выпивая море пива и буквально швыряясь деньгами, и длилось это пару месяцев. Во-вторых, однажды кузнец, набравшись, пустился пророчествовать: предсказал, что сегодня ночью сгорит такой-то дом. И дом в ту же ночь сгорел…

У всех четверых сделали обыск. Нашли значительные суммы денег, объяснить происхождение которых подозреваемые не могли, а главное – большие запасы порохового шнура, трута и керосина. Посадили и судили.

Пикантная деталь: явившись к тому самому помощнику уездного начальника, Кошко вежливо сообщил:

– Деньги нужно вернуть, они казенные…

Красный, как рак, помощник без разговоров отдал десятку и слезно просил не докладывать о взятке его начальству. На радостях Кошко махнул на него рукой…

Кошко был большим мастером устраивать «костюмированные» акции. Об одной такой из множества стоит рассказать, а, впрочем, история сама по себе достаточно интересная, так что стоит изложить ее целиком, тем более что она подробно описывает методы Кошко.

Ровно за два месяца до Февральской революции Кошко (тогда уже руководивший всей сыскной полицией империи) получил шифровку от заместителя начальника Харьковского сыскного отделения. Тот сообщал, что в банке Харьковского приказчичьего общества взаимного кредита произошла серьезнейшая кража. Воры устроили подкоп со двора соседнего с банком дома и с помощью прежде невиданных харьковским сыщикам инструментов взломали два сейфа, унеся наличными немного, но вот «процентных бумаг» (облигаций, по которым регулярно выплачивали проценты) забрали на два с половиной миллиона рублей. Один из служащих банка, заподозренный в соучастии, задержан, но молчит… Следов – никаких. О столь крупной краже доложено императору… Еще одна подробность, затруднявшая розыск: кража произошла в рождественские праздники, когда банк был закрыт, и обнаружилось все через двое суток, так что у воров было время замести следы и уехать подальше, а то и за границу…

Кошко приехал немедленно. Действительно, в комнате с сейфами валялись самые новейшие орудия взлома: электрические пилы, ацетиленовый резак, баллоны с кислородом к нему, хитроумные сверла, аккумуляторы… К слову: впервые ацетиленовая горелка была использована не для мирных дел, а как раз для взлома сейфа.

Брошенный инструмент стоимостью в несколько тысяч рублей сразу навел на версию, что работали «варшавские», они же «польские» воры. Публика была своеобразная. Кошко дал им подробную характеристику: «Эта порода воров была не совсем обычна и резко отличалась от наших, великороссийских. Типы варшавских воров большей частью таковы: это люди, всегда прекрасно одетые, ведущие широкий образ жизни, признающие лишь первоклассные гостиницы и рестораны. Идя на кражу, они не размениваются на мелочи, т. е. объектом своим выбирают всегда лишь значительные ценности. Подготовка намеченного предприятия стоит больших денег: широко практикуется подкуп, в работу пускаются самые усовершенствованные и весьма дорогостоящие инструменты, которые и бросаются тут же, на месте совершения преступления. Они упорны, настойчивы и терпеливы. Всегда хорошо вооружены (но оружие крайне редко пускали в ход, избегая „мокрухи“. – А. Б.). Будучи пойманы, не отрицают своей вины и спокойно рассказывают все до конца, но не выдают, по возможности, сообщников».

Словом, противник у Кошко оказался крайне серьезный. Но он взялся за работу: взяв привезенные с собой из Москвы десятка два фотографий самых крупных «варшавских воров», вдобавок фото банковского чиновника, харьковские гостиницы стали объезжать не только сыщики, но и сам Кошко.

Чиновник, кстати, вызывал сильнейшие подозрения. Оказалось, что он раньше служил в Гельсингфорсе (Хельсинки), в местном отделении банка «Лионский кредит», но был оттуда уволен по подозрению в соучастии в готовившемся ограблении банка. Вдобавок подкоп, отнявший у воров недели две, вел как раз со двора, на который выходили окна квартиры чиновника. Представлялось невероятным, чтобы чиновник за это время не обратил внимания на «земляные работы» во дворе. Но он молчал…

Повезло. В одной из гостиниц лакей опознал по фотографиям двух «польских воров» высокого полета, а в другой опознали еще четверых, рангом пониже. Мало того: тот самый лакей опознал и чиновника, не раз навещавшего двух несомненных главарей – Квятковского и Горошека. Но и познакомившись с его показаниями, чиновник продолжал твердить, что тут какая-то ошибка, никакого Квятковского он знать не знает, так что его с кем-то перепутали.

Однако Кошко не унывал. У него оказался еще один козырь: тот самый лакей, что опознал Квятковского и чиновника, рассказал еще немало интересного. Оказывается, супруга чиновника (полька, как и ее муж-поляк) часто навещала в гостинице Квятковского и надолго у него оставалась. Кроме того, лакей не раз носил записочки от Квятковского к ней и от нее к Квятковскому и, поскольку они были не запечатаны, из любопытства их читал. По его твердому убеждению, парочка пребывала в любовной связи.

К супружнице чиновника отправился опытный сыщик Линдер, умевший мастерски имитировать иностранные акценты. Лучше всего ему удавались еврейский и финский, но и с парой-тройкой других обстояло неплохо. Он представился большим другом «Стасика», то есть Квятковского, и сказал, что Стасик просит передать пани привет, испытывает нешуточную сердечную тоску и ждет весточки. Поначалу дамочка отнеслась к гостю настороженно и заявила, что никакого «Стасика» не знает. Но Линдер показал ей фотографию Квятковского с дарственной надписью на обороте, адресованной якобы ему (надпись, располагая образцами почерка Квятковского, в два счета подделали в сыскной полиции).