Как Вы знаете, я всегда готов прийти Вам на помощь.

Остаюсь Вашим всегда предупредительным Эдом

Эд перечитал письмо, временами рыгая.

Давай, моя красавица. Что ты теперь сделаешь?

Давай. Побегай по всем монастырям королевства.

Как Аннелета Бопре и предвидела, Сильвина Толье пересчитывала бревна, бормоча что-то себе под нос. Погруженная в инвентаризацию, которую она проводила почти каждый день с маниакальным упорством, она заметила присутствие сестры-больничной только тогда, когда та кашлянула. Сильвина Толье резко обернулась и еще сильнее нахмурилась. Аннелета подумала, что Сильвина ей неприятна во всех смыслах слова. Приземистая, плотная, она казалась вырезанной из обрубка дерева, к которому прикрепили мускулистые ноги и руки, но забыли вытесать шею. Ее лицо, такое же квадратное, как и тело, походило на лицо уродливой батрачки с постоянно лоснящейся грубой кожей. Маленькие глазки навыкате, постоянно настороженные, довершали столь неприглядный облик. По правде говоря, из всех физических недостатков Сильвины Аннелету больше всего раздражал ее голос. Сильный, крикливый и резкий, от которого были готовы лопнуть барабанные перепонки и у всех возникало желание заскрежетать зубами. Аннелете в очередной раз пришлось в этом убедиться.

— Э... Сестра Аннелета? Вы меня ищете?

«А иначе какого черта я пришла бы в этот сарай?» — с раздражением подумала Аннелета, но вслух любезно произнесла:

— Разумеется, и я очень рада, что застала вас. Достаточно ли у вас запасов? — спросила она, показывая на аккуратно сложенные штабеля.

— Видите ли... Клянусь вам, мне не хватает дров! Просто некоторые родились на шелковых простынях. Они вечно

мерзнут с ног до головы, — пробурчала Сильвина. — И я должна подкладывать поленья и хворост в камины с вечера до рассвета. Если однажды я не смогу выпечь хлеб, пусть не жалуются! Вот так!

— Сочувствую вам, — сказала Аннелета, не став ей напоминать о том, что аббатство окружают принадлежащие монахиням дремучие леса и целые поленницы уже распиленных и нарубленных дров ожидают своего часа.

— Наша добрейшая матушка была слишком мягкой и уступчивой, вот что я вам скажу. Ее прекрасная душа покоится с миром, в этом я уверена. Но все же у нас здесь не особняк для придворных дам, а аббатство бернардинок.

— Разумеется, разумеется. Тем более что у вас столько забот, моя дорогая Сильвина, — покривила душой Аннелета, которую уже стала утомлять непривычная роль дипломата.

— О, я безмерно счастлива, что это кто-то заметил, — заявила Сильвина, резко кивнув головой.

Аннелета продолжала в том же духе:

— Подумать только! Убедиться, что бревна привезли, что они сухие, проследить, чтобы их распилили и накололи, присматривать за дровосеками, которые бросают поленья как бог на душу положит, постоянно подгонять их. Замесить тесто, дать ему подойти, поставить хлеба в печь, вытащить их не позже и не раньше, да еще и не забыть заказать муку различных видов... Действительно, какой тяжелый труд!

Сильвина Толье заважничала, подумав, что она недооценивала сестру-больничную, находя ее вспыльчивой и надменной. Польщенная Сильвина добавила:

— Не говоря уже о том, что я пеку разный хлеб. Хлеб бедняков, хлеб радости, обычный хлеб или хлеб для богослужений. А все это требует хорошей организации процесса.

— И хлеб из полбы, пшеницы, суржи...1

— И из ячменя, овса, проса... И все это надо смешать в правильных пропорциях!

— И изо ржи... Вы забыли о ржи, с которой, как мне кажется, надо обращаться очень осторожно.

— Ба... Как и со всем остальным, — возразила Сильвина. — И я редко использую рожь. В основном я пеку хлеб из суржи. Ржаной хлеб берут в дорогу. Он долго не черствеет. К тому же он не такой дорогой, как пшеничный хлеб, и полезен для здоровья.

«Особенно его ярко выраженный, немного кисловатый вкус, позволяющий скрыть вкус спорыньи», — подумала Ан-нелета.

— Правда? А я думала, что мы едим в основном ржаной хлеб. Послушайте... А не пекли ли вы ржаной хлеб незадолго до кончины нашей любимой матушки?

— Нет.

— Но я готова поспорить...

Сильвина, которой уже начала надоедать настойчивость сестры-больничной, сказала нелюбезным тоном:

— И вы проспорите.

Сделав ставку на ограниченный ум своей собеседницы, Аннелета твердо заявила с видом превосходства:

— У меня очень хорошая память, моя дорогая. И никто не может утверждать обратное. Если я говорю, что нам давали с супом ржаной хлеб, значит, так оно и было.

Уязвленная словами этой нелюбезной сестры, вторгнувшейся, словно саранча, в ее владения и принявшейся читать нотации, Сильвина Толье с возмущением сказала:

— Потому что вы всегда правы, не так ли?

— Пусть это нескромно, но я не помню ни одного случая, когда я ошибалась, — возразила сестра-больничная, всем видом показывая, как она довольна собой.

Больше и не потребовалось, чтобы окончательно вывести Сильвину Толье из себя.

— Ну что ж, сегодня вечером ваше уважение к себе приуменьшится. Следуйте за мной.

Сильвина двинулась вперед чеканным шагом. За ней шла Аннелета. Они преодолели три туаза, разделявших дровяной сарай и печи. Теперь печи стояли на некотором расстоянии от зданий, хотя в прошлые века их возводили вплотную к домам, чтобы тепло могло проникать в помещение. Но из-за многочисленных пожаров пришлось отказаться от этой экономии, столь удобной в домашнем хозяйстве. В прилегающем к печам строении находился высокий пюпитр, на котором лежала амбарная книга печного хозяйства. В комнате было жарко и душно, и это служило лишним доказательством, что хлеба на следующий день еще не были готовы. Сильвине было легко осуждать мерзлячек, ведь она сама проводила весь день в тепле.

Сильвине пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться до книги. Она перевернула несколько страниц и торжествующе заявила:

— Я записываю все, слышите — все! Даже хлеб, обглоданный крысами, который мы добавляем в суп для нищих, если, конечно, эти мерзкие твари не нагадили на него. Вот страница, относящаяся ко дню, когда наша дражайшая матушка... Святые небеса, как подумаю... Какой ужас!

Аннелета с удивлением увидела, что Сильвина принялась тереть глаза своим крепким кулаком. Жест, пусть и лишенный изящества, но свидетельствовавший о подлинной нежности. Сильвина, смущенная этими эмоциями, поскольку они редко охватывали ее, прочистила горло, а потом сказала:

— Я листаю страницы назад от этой скорбной даты, и что я вижу? Ничего. Ни единой крупинки ржи! Суржа — да! Полба — конечно! Овес — в изобилии! Но ни крупинки ржи!

— Вы поставили меня в сложное положение, дорогая Сильвина. .. Ведь я прекрасно помню восхитительный хлеб с вкусной черной коркой.