Сильвина, разрывавшаяся между радостью, которую ей доставил новый комплимент, и желанием придать своей особе большее значение, все же смягчилась:

— Он действительно очень вкусный. А все потому, что я добавляю немного молока в опару.

— Я уверена, что наслаждалась его вкусом совсем недавно. Могу ли я посмотреть вашу книгу...

— Нет, ни за что! — прорычала коренастая женщина. — Разве вы не станете возмущаться, если я приду к вам и стану рыться в вашем гербарии? И потом, я устала от ваших недомолвок. Что вы хотите, в сущности, сказать? Что я сошла с ума и путаю пшеницу с рожью? — Маленькие глаза Сильвины сузились, когда в ее неповоротливом уме сверкнула неприятная мысль: — О, понимаю... вы заподозрили, что я продаю благородный хлеб владельцами городских печей, а вас кормлю рожью и овсом? Да? Имейте мужество признаться!

Упершись руками в бока, нахмурив лоб, сжав зубы, Сильвина Толье стояла, с ненавистью глядя на Аннелету. Казалось, она готова растерзать свою обвинительницу на части.

Аннелета почувствовала, что Эскив, вероятно, была права. Стратегия, которую она выбрала, обречена на провал. Время деланных улыбок и лести прошло. Наступило время шантажа и угроз.

— Знайте, Сильвина: я не особо жалую вас, а вы не считаете меня любезной. Но я вынуждена признать, что вы, несомненно, лучшая сестра-хлебопек из всех, что встречались на моем пути. А теперь перейдем к фактам.

Сильвина перевела взгляд на дверь. Аннелета рванулась к выходу и с грохотом закрыла ее, навалившись всем телом, чтобы никто не мог войти в помещение. Она погрозила Сильвине указательным пальцем и ледяным тоном сказала:

— Вы не выйдете отсюда живой до тех пор, пока я все не узнаю. Делайте свой выбор, только быстро. Вы...

— Мне ясно одно: вы лишились рассудка. Незаконно лишать меня свободы, да еще в моих владениях! Я обо всем расскажу нашей матушке, а поскольку она не питает к вам особой нежности...

— Правда? Вы знаете об этом? И каким же образом? А, откровения сообщницы! — с угрозой прервала ее Аннелета.

Сильвина Толье прижала амбарную книгу к широкой груди и прошипела:

— Я не скажу ни слова. Мы можем провести здесь всю ночь, если так вам угодно.

— Мне так угодно!

— Что касается моих записей, вы напрасно надеетесь, что я позволю вам проверить их. У вас нет надо мной никакой власти. И не надо злобно ухмыляться и сурово хмурить брови! Оставьте все это для послушниц и некоторых монахинь, которые вас боятся. Мне же вы не внушаете страха.

— Ваши слова доказывают, что вы еще глупее, чем я думала.

— Что... что... — задохнулась от ярости Сильвина Толье.

— Вам предъявят обвинение как сообщнице отравительницы, безмозглая курица! Сообщнице, содействовавшей отравлению наших сестер и матери-аббатисы! Вы понимаете, что вас ждет? Вас разденут до пояса и проведут, закованную в цепи, словно медведя, по улицам соседних поселений, а простолюдины будут кидать в вас камни. А потом вас повесят!

Кровь отхлынула от лица Сильвины Толье, ставшего таким же серым, как зола, устилавшая пол возле двери. Как ни странно, но не возможные пытки и казнь испугали Сильвину. Она оцепенела при самой мысли, что ее обвиняют в столь страшном преступлении.

— Сообщница отравительницы?.. Да вы сошли с ума! Как вы думаете, почему я в поте лица тружусь возле печей? Почему я таскаю на себе все эти поленья? Я мечтала заведовать кухней, как наша милая Аделаида Кондо, да хранит Господь ее душу. — Сильвина горько вздохнула. — Но я не могла претендовать на эту должность. Я не могу оглушить угря ударом о стену или, что еще хуже, перерезать горло славному кролику или молоденькой курочке... А уж убить или содействовать убийству моих сестер, нашей матушки!.. Вы сами дура! Перед собой вы видите сильную женщину, — добавила Сильвина, поднимая свою узловатую руку, — но не фурию.

Что-то в аргументах Сильвины, в ее поведении, слезах, навернувшихся на глаза, подсказало Аннелете Бопре, что она ошибалась. Тем не менее она решила идти дальше:

— И я должна поверить вам на слово? Когда вы пекли ржаной хлеб?

— Да дался вам этот ржаной хлеб! Рожь еще никого не убивала!

— Эта рожь оказалась смертельной.

— Такого не может быть!

— Может. Речь идет о ржи, зараженной спорыньей.

— Спорыньей?

— Это маленькие черные комочки, появляющиеся на колосках. Своего рода шанкр. Когда вы пекли ржаной хлеб, из одной только ржи? — повторила Аннелета, четко выговаривая каждую букву. — Живее, я уже устала. Если я не получу внятного ответа, я немедленно поставлю в известность бальи.

Осознав всю серьезность своего положения, Сильвина принялась лихорадочно перелистывать страницы амбарной книги, которую держала в руках, боясь, что Аннелета отнимет ее.

Сильвина подняла голову и пробормотала:

— В начале филипповок, месяц назад. Потом в октябре. Если перенестись назад... Посмотрим... в мае. Еще раньше я испекла полный противень в феврале. Тогда у нас не было овса и пшеницы.

Май. Эмиссар Папы, тот, который приехал к Элевсии, а затем был найден мертвым с якобы обгоревшими конечностями, постучал в дверь рукодельни именно в мае.

— Хватит увиливать. Я жду от вас коротких и точных ответов. Иначе вас ждет виселица. Вы печете хлеб по распоряжению сестры, в чьем ведении находится кухня, не так ли?

— Конечно. Она лучше всех знает, сколько хлеба требуется для нужд монастыря и раздачи нищим.

— Вы это отмечаете в своей книге?

— Да за кого вы меня принимаете, в конце концов? За слабоумную? Вы ошибаетесь. Конечно, я не такая образованная, как вы. Признаюсь, мне трудно читать длинные тексты, значение замысловатых слов ускользает от моего понимания, но я умею писать. Представьте себе, этому я выучилась здесь, — с гордостью добавила Сильвина.

— Прекрасно, — откликнулась Аннелета. Второй раз с момента их схватки она не кривила душой.

— Вот видите! Значит, май. Каждый заказ Аделаиды я помечала буквой «А». Это лишнее, поскольку кроме нее... Впрочем, матушка, желая разнообразить нашу пищу, порой заказывала хлеб, замешенный на молоке и яйцах. А когда кто-нибудь из нас заболевал, она просила, чтобы я добавляла в тесто кусочки утятины или свинины. Тогда я ставила букву «М». Означает «матушка», — объяснила Сильвина.

— Я поняла, что не «Элевсия». Вернемся к ржаному хлебу, испеченному в мае. Там стоит «А» или «М»?

— Ни то ни другое.;.. И это странно. «Через Ж. д’А.». А, вспоминаю! Наша милая Жанна пришла вместо Аделаиды, занятой на кухне. Я это хорошо помню, потому что раньше Жанна никогда не подходила к печам. В конце весны и летом здесь очень грязно и жарко.

— Понимаю. И прошу у вас прощения перед Богом. Я такая вспыльчивая, что порой становлюсь несносной. Вы отнюдь не глупая, наоборот. Вы прекрасно справляетесь со своими обязанностями. Вы, и я подчеркиваю это, лучший хлебопек из всех, чьи творения я имела честь отведать.