был очень образованным человеком. У меня просто пропала охота обсуждать с ним проблемы войны. Я пошел проводить его до моста Ватерлоо. По дороге мы зашли в книжный магазин консервативной партии, где я надеялся приобрести партийные материалы военного времени, но выяснилось, что они давным-давно сожжены за ненадобностью. Я сел в метро, чтобы вернуться в гостиницу, которая находилась неподалеку от ст. Паддингтон. Но не зная своеобразия Лондонского метро, где на световом табло указывается, в какую сторону направляется поезд, поехал в другом направлении. В вагоне я спросил о чем-то сидевшего напротив меня пожилого человека. Он ответил, и в свою очередь спросил меня: «Вы поляк?» — «Нет, я русский», — ответил я. Старик улыбнулся какой-то грустной улыбкой и сказал: «Мой сын был в вашем Мурманске. Он был летчиком и погиб». Мне стало немного не по себе, как будто я виноват в том, что остался жив, и сказал тихо: «Я был под Сталинградом». Тогда совершенно неожиданно старик поднялся и произнес торжественным голосом: «Ноу степ бэк!» («Ни шагу назад» — лозунг оборонявших Сталинград солдат), мы обменялись крепким рукопожатием и оба, очень растроганные, сели на свои места. Сидевшие вокруг нас пассажиры дружески улыбались.

Поезд между тем вышел из-под земли и бежал вдоль каких-то зеленых насаждений. В вагоне почти никого не осталось. Я наконец-то сообразил, что еду не туда, взглянул на часы, увидел, что через 10 минут начнется обед, вообразил переполох, который подымится из-за моего отсутствия, и мороз пробежал у меня по коже. На первой же остановке я вышел, подошел к дежурному — здоровенному малому с добродушной физиономией, объяснил ему свои затруднения. Он рассмеялся и обрадовано сказал: «О, вы русский, я люблю русских. Га-га-рин!» (Я был в Англии спустя два месяца после первого полета в космос, и имя Юрия Гагарина было на устах у всех англичан), затем он подарил мне схему лондонского метро, объяснил, где сделать пересадку, посадил в поезд и помахал мне своей массивной рукой. Конечно, я опоздал на обед, конечно, был неприятный разговор, но все быстро испарилось — ведь я вернулся, а не попросил политического убежища!

...Вместе с Риммой Нарышкиной, юристом, мы были в Центральном уголовном суде «Олд Бейли», где с интересом следили за разбирательством малоинтересного дела — обвинения в краже на пляже. Поскольку не было прямых улик, обвиняемый был приговорен к условному наказанию. Когда, возвратившись в гостиницу, в холле я рассказывал о процессе своим товарищам, сидевший рядом незнакомый молодой человек с бородкой вдруг вмешался в разговор и на довольно хорошем русском языке спросил меня: «Ну и какого вы мнения об английском суде?» Я хотел ответить, но тут вмешался руководитель нашей группы Виктор Сергеевич и сказал нервозно: «Нам некогда, мы спешим обедать» — и потянул меня за рукав. «Ах, вы спешите...,» — насмешливо протянул незнакомец. Я ужасно обозлился на Виктора Сергеевича и ответил: «Да, нам некогда, но все же я скажу вам о своем впечатлении». И я объяснил ему, почему у меня осталось благоприятное впечатление и от суда, и от самой процедуры.

...Мы побывали в Кембридже, а затем в Стратфорде-на-Эвоне. Потом была Шотландия — Глазго, Эдинбург и родина Бернса. Глазго произвел на меня впечатление довольно мрачного города, и даже дома-новостройки, выстроенные местным муниципалитетом для рабочих, не очень порадовали меня. От Глазго отдавало бедностью. И хотя нас там прекрасно принимали, мы были даже в варьете, где швейцаром оказался выходец из России, я не мог отделаться от этого, может быть, неверного впечатления. В Глазго мы жили в старинной гостинице, деревянной, где скрипели рамы и половицы. Я спал на огромной и очень высокой кровати, должно быть, XVII века. Горничная, которой я сразу же по приезде подарил какой-то сувенир, показала мне как пользоваться электрокамином, не бросая в него шиллинги, а когда я промок до костей, попав под дождь, забрала мой костюм и привела его в порядок, категорически отказавшись от вознаграждения.

...По дороге в Эдинбург мы договорились между собой по инициативе нашего гида Нины не задавать бесконечных вопросов о Марии Стюарт, не выказывать свою «образованность» в этом вопросе, так как эта тема уже набила оскомину (незадолго до нашей поездки в Англию на русском языке вышел перевод книги Стефана Цвейга о шотландской королеве, и все эту книгу прочли). Но едва мы вошли в опочивальню Марии, как «конвенция» была безбожно нарушена, и все наперебой высказывали все, что они узнали о королеве Марии и Риччи из книги.

В Эдинбургском замке нам показали сокровища шотландского короля Брюса, которые долго хранились в тайнике. Они были обнаружены благодаря Вальтеру Скотту, нашедшему в библиотеке замка указание о том, где их искать...

Огромное впечатление на меня произвел музей — мемориал погибшим солдатам-шотландцам во время Первой и Второй мировой войны. Барельефы, сделанные с большим вкусом, книги в переплетах из красного сафьяна, в которых записаны имена погибших шотландцев, простота скорби — все это создает атмосферу какой-то возвышенной чистоты.

...Я перелистывал одну из книг, как наш гид Нина вдруг спросила меня: «Скажите, есть ли в России антисемитизм? Дело в том, что у нас в компартии идет по этому поводу дискуссия». Я ответил уклончиво, нечто вроде, что, дескать, на себе я антисемитизма не ощущал, пробормотал что-то вроде «Нынче иные времена...». Мне было стыдно, и я не знал, как быть. Рассказал об этом разговоре одному из коллег, которому доверял. Тот вздохнул: «Зачем вы так, надо сказать правду». Позднее в тот же день я разыскал Нину где-то у телевизора и сказал ей, как обстоит дело на самом деле. Она улыбнулась и ответила: «Я это знаю». С души словно камень свалился.

...На приеме в обществе англо-советской связи ко мне подошел молодой преподаватель Айк Ашер. Завязался разговор о проблемах рабочего движения в Европе. Потом началась переписка, обмен пластинками и книгами. Дважды Ашер приезжал в Москву. Мы встретились с ним снова после того, как я навсегда покинул Советский Союз в 1976 году.

Прощальный обед на вокзале Виктории. Затем Тилбери. И вот мы на борту нашего теплохода «Михаил Калинин». Нам предстоит почти пятисуточный переход до Ленинграда. Я блаженствую — ведь у меня отдельная каюта первого класса. Досталась она мне случайно: каюта предназначалась жене секретаря Центрального Комитета партии Куусинена Амираговой, но она почему-то не поехала, и так как при уплате денег все остальные заколебались, то каюта досталась мне.

Все наши очень довольны, так как у нас интуристовские боны, которые идут