– Родченко Игорь Александрович, – сказала Ванга.

– Полиция из Беверли Хиллз разыскивает одноногого бомжика, – сладко промурлыкал Свиркин. – Респираторные маски прилагаются.

– Всё не угомонишься? – спросил у него Сухов.

– Лёва, – вдруг позвала Ванга. – Я ведь знаю, что ты бесишься. Это адреса, да?

– Я не бешусь, – вскинулся Свиркин, но тут же как-то поник.

– И дело не в том, что состоятельные люди и непрестижные районы… Здесь как раз можно искать, но не именно это тебя волнует. Так ведь?

– Ну, в общем, да, – признал Свиркин. – У поца должна быть уверенность, что на момент свершения им своих деяний, место, квартиры, будут гарантированно пусты. Его никто не видел. Он как человек без лица. Так всегда было. А тут…

– Кривошеев мог вернуться в любую минуту, – согласилась Ванга.

– И этот твой бомж, который мог что-то видеть… Поц никогда так не рисковал.

– Верно, – Ванга нахмурилась. – Он так никогда не делал. И это не даёт тебе покоя, Лёва.

– Проницательный ребёнок, – похвалил Свиркин, но без особого энтузиазма.

– Договаривай. – Попросила Ванга.

Свиркин уставился на оконное стекло, на котором засыхала полоска воды, и пробормотал:

– Какая ранняя весна… – И тут же без перехода добавил:

– Что это – прокол? Или – сознательный прокол?! Зачем… так?

– Он мог с лёгкостью устранить Кривошеева, – начал было Кирилл. – Как и этого… Дюбу.

– Бритва Оккама, – отмахнулся Свиркин.

– Что?

– Зачем ему это? Бритва Оккама, молодой человек: не создавайте новых сущностей! У поца другой почерк… И случись там убийство… не только этот ваш Дюба смог бы его вспомнить.

– Сознательный прокол, – задумчиво повторила Ванга. – Это ты забавно сформулировал.

– Опять какая-то имитация, как говорит Сухов, – Свиркин вздохнул. – Или что-то совсем другое. Гравитация из вашего пустого квадратика.

Он подвинул к себе Вангину схему, повертел ее на столе. Перевел взгляд на портрет Дюбы и снова вернулся к схеме; словно с опаской коснулся одного из незаполненных квадратов и замолчал.

– Поэтому стоит ещё раз более детально проверить адреса, – наконец подал голос Сухов.

– И что? – вопросил Лёва. – Даже если кто-то из близкого круга Форели жил там когда-то или по соседству… Что?! Думаешь, поц вот просто так подаст себя на блюдечке?

– Не думаю, – заверил Сухов. – Но процедура обязывает. И знаешь: ведь иногда рвётся в самом слабом месте.

– Вы сегодня все намерены говорить загадками? – посетовал с кислым вздохом Кирилл.

– Иногда полезно, – бросил Свиркин, потряс головой. – Это… похоже, ты тогда был прав, – вспомнил он. – Ведь они обычно не меняют свой почерк, верно? Похоже, поц очень вами недоволен.

– Нам, что, следует принести ему извинения? – сказала Ванга. Подошла к Сухову, встала рядом.

– Вы прям как сладкая парочка, – Свиркин потёр переносицу. – Хренова чёрная дыра… А если подтвердится?

– О чём ты опять, Лёва? – спросила Ванга.

– Если на выставке Форели подтвердятся ваши подозрения, ваши ненормальные подозрения…

– Это лишь предположения, Лёва, – сказала Ванга. – О них знают только присутствующие здесь. И мы не сладкая парочка.

Свиркин поднял на них взгляд:

– А ты не думала, что будет, если они действительно подтвердятся?

– Для этого и идём.

– Боже ж ты мой! Легкокрылое свойство молодости! Вы хоть понимаете, на какой грани стоите?! – Свиркин постучал по Вангиной схеме. – Если они подтвердятся, то вместо этих ваших квадратиков, появится такая чёрная дыра…

– Ты опять похож на старого еврейского мистика, – ухмыльнулся Сухов.

Свиркин обречённо покивал, вздохнул, но наконец и сам улыбнулся:

– Ты тогда сказал «самопровозглашённый» старый еврейский мистик.

– Вот и остынь.

– Вот ещё, – наигранно насупился Лёва. – Поверьте старому самопровозглашённому: гравитация не знает жалости! Она равнодушна, и неумолимо затянет всех, без разбору, кто окажется в пределах досягаемости.

– Сейчас ты похож на свихнувшегося пророка.

– Ты говорил – свирепого пророка, – обиделся Лёва.

Они уже смеялись. Напряжение, витавшее в комнате, начало отступать. Разрядка… Потом Лёва взглянул на Вангу. Не то что бледна, но… не разделяет общего настроя, упёрлась взглядом в свою схему.

– Очень всё же надеюсь, что этого не случится, – вдруг сказала Ванга, возвращаясь к Лёвиным опасениям, и голос её при этом несколько треснул. Сухов посмотрел на Вангу и впервые обнаружил на лице девушки какую-то непривычно болезненную гримасу.

Ванга ничего не знала о том, что её губы болезненно скривились. Она смотрела на свою схему, пустые, незаполненные квадраты, и в этот момент ей показалось, что в одном из них стали проступать очертания картины, нарисованной богатым воображением Лёвы Свиркина. Конечно, это шутка старого самопровозглашённого еврейского мистика. И такой же шуткой было то, что подбросило ей только что её собственное воображение: чёрная дыра, безжалостно засасывающая воронка, дверца, вход в тёмную зону. И если она приоткроет её, гравитация затянет всех…

Ванга чуть дёрнула щекой, и всё прошло. Квадраты оставались незаполненными. И дверца оставалась закрытой. До поры, до времени.

В тот вечер она вернулась домой за полночь и вся заплаканная. Лёшик оторвался от компьютерной игры и с беспокойством посмотрел на неё:

– Что случилось?

– Ничего, всё в порядке, – бросила она. Скинула туфли и белую куртку-косуху, которая, по мнению Лёшика, была очень ей к лицу. Не улыбнулась, прошла в спальню и закрылась там. Ничего себе! Заскоки заскоками, но такое Лёшик видел впервые. А потом он услышал её приглушённые рыдания.

Лёшик поднялся и, стараясь ступать бесшумно, подошёл к двери спальни. Прислушался. Вроде бы тихо. Но вот опять. Всхлип.

– Анечка, что случилось?

Молчание. Он осторожно приоткрыл дверь.

– Ань?

Она лежала, уткнувшись головой в подушки. Лёшик решил войти. Она оторвала голову, лицо заплакано:

– Закрой дверь.

– Да что случилось-то?

– Ничего!

Лёшик попытался пошутить.

– Гризли, – начал он.

– Отстань от меня! Выйди! Ну?!

Лёшик постоял.

– Уходи… Пожалуйста.

Лёшик попятился, затворил за собой дверь. Возмущение. Но решил немного подождать. Тон, конечно, за пределами. Но ведь… пожалуйста…