– Наверное, – чуть слышно согласилась она с Суховым. – На это и расчёт.

А потом звук стал нарастать. А лицо видоизменяться. Прекрасное только что лицо стало трансформироваться во что-то пугающее, вытягиваться и впадать внутрь самого себя, и Сухову стало ясно, для чего было подчёркнуто это отсутствие пола. Ванга чуть подалась к нему, Сухов и не заметил, как его пальцы сжали стакан, тумблер с виски. То, что сейчас появлялось… было знаком, оно и не могло иметь гендерных различий, как на многих работах нового искусства. Даже если им больше сотни лет. Овал уродливо стянут. Но всё же это был просто человек, смертельно перепуганный человек. И Сухову было хорошо известно это произведение нового искусства, на его пробковой панели висела одна из его многочисленных копий.

Звук нарастает, и вот уже голос певицы сэмплирован в визг, вопль и становится криком. И в этот же миг трансформация овала достигает своей кульминации, превращаясь в картину Эдварда Мунка. Ванга с Суховым переглянулись:

– «Крик», – сказал он.

Звук обрывается мгновенной темнотой. Снова свет, и занавес уже поднят. На переднем плане четыре видеомонитора, обычные большие плазменные панели. На заднем экспозиция всё ещё скрыта огромным листом бумаги. На мониторах фигуры без лиц быстро печатают на старых машинках «Ундервуд», за их спинами на видео такой же лист бумаги. Что-то изнутри начинает разрывать его. Фигуры настораживаются, перестают печатать, поднимают свои головы, овалы без лиц, словно выглядывают в реальное пространство, следят за рвущейся бумагой. Свет размыт, бумага на видео и в реальности сцены рвётся одновременно. Рука, вот вторая, быстро, безжалостно и нервно рвёт лист; кто-то в темноте подхватывает, разрывает лоскуты, но помощников не видно. Только обнажённая мужская фигура остаётся в центре, согнутая, почти скрюченная в позу эмбриона. Нет, фигура не обнажена, хотя виден изгиб каждой мышцы, на ней тонкое трико, как на танцорах. Опять музыка, для Сухова незнакомая, но на миг его охватывает ощущение, что он попал на новорожденную планету. Ощущение лишь усиливает игра вновь появившихся световых пятен. Мужская фигура начинает разгибаться, слепо натыкаясь на какие-то невидимые препятствия. Поднимает лицо, встаёт. Это Форель, его движения достаточно пластичны. Фигуры на мониторах и Форель словно перепуганно вглядываются друг в друга. Потом фигуры возвращаются к прерванному занятию, они печатают всё быстрее, а Форель будто просыпается, оживает, вот он уже поднимается в полный рост. И спокойно говорит:

– Здравствуйте.

Сухов чуть сгибается к Ванге, шепчет:

– Шоумен прямо.

Но свет уже гаснет. На мониторах бежит надпись: «Пришло время поиграть». И хоть это всего лишь невинный слоган с книг о Телефонисте, Сухов с Вангой вновь переглядываются. Букв на мониторах всё больше, они меняют цвет, разваливаются, схватываются снова и вот уже становятся текстом из книг.

Во всём пространстве галереи включается полное освещение. Форели больше нет на прежнем месте. Только его работы – расставленные инсталляции и фотокартины, развешанные на стенах. Экспозиция открыта. Собравшиеся начинают аплодировать.

– Эффектно, – замечает Сухов. И слышит чуть подсевший, словно простуженный голос Ванги:

– Ты тоже это видишь?

Центральная работа, наверное, самая крупная здесь. По крайней мере, по размеру. И дело даже не в том, что им чудовищным образом уже знаком её сюжет:

– Спокойно, Ванга, – говорит Сухов.

Она смотрит на него. Всего лишь одно мгновение в её взгляде плавает что-то беззащитное.

– Похоже, не зря пришли, – говорит она.

Сухов кивает.

– Фигня какая-то, – произносит Ванга. Еле заметно качает головой. Центральная работа выставки называется «Две свечи».

– О, не мой поклонник! – вечеринка была в самом разгаре, когда Форель и Ольга подошли к ним.

– Почему это я немой? – насупился Сухов.

Форель посмотрел на него с весёлым любопытством.

– Сухов, для игры словами у нас здесь есть целый писатель, – сказала Ванга.

– Алексей Сухов, безупречный следователь-джентльмен, – улыбнулась Ольга. – Рада снова видеть вас.

Сухов вскинул брови.

– Э-э, это он вас так назвал, – Ольга указала на виновника торжества.

– Хм-м, ну-у… в новой книге, – замявшись, пояснил Форель.

– Слова не из русского ландшафта, – усмехнулся Сухов.

Форель посмотрел на него с ещё большим любопытством. Улыбка открытая, прямая и даже какая-то немного простодушная.

– Знаете, Сухов, а ведь я на самом деле тоже рад вас видеть, – заявил он. – И с удовольствием с вами выпью, если обещаете больше не примеривать кандалы к моему портрету.

– Кто старое помянет, – со смущённой улыбкой отмахнулся Сухов.

– И мне даже надо кое-что сообщить вам, – вдруг серьёзно заявил Форель. – Кое-что очень важное.

– Вот как?! – Сухов поднял на него быстрый взгляд. – Удивительно, но мне тоже.

Взгляд Форели, любопытный, но настороженный одновременно.

– Сухов, об этом мало кто знает… Идёмте-ка выпьем.

– А-а, вот ты где прячешься, – к ним присоединился чисто бритый мужчина в дорогом костюме и в элегантно повязанном шейном платке, на взгляд Ванги, слишком уж нарядный. – Профессиональные консультации?

– Вы знакомы? – спросил Форель у Сухова, указывая на модника в шейном платке. – Аркадий Григорьев, мой издатель.

– Вроде бы знакомы, – кивнул Сухов и пожал протянутую ему руку.

– Конечно, знакомы, – Григорьев приобнял писателя. – Как понимаю, мой подопечный был слегка консультантом по вашему нашумевшему делу.

– О да, – кивнул Сухов. – По нашему нашумевшему делу.

– Можно я тебя украду? – Григорьев попытался увлечь Форель за собой. – Тут кое-кто хочет с тобой познакомиться.

– Нет, Аркаша, позже, – отрезал тот. – Мы здесь собрались выпить…

Григорьев убрал руку. Его глаза были чуть навыкате.

– А это, как я понимаю, и есть ваша знаменитая пифия? – он посмотрел на Вангу.

– Нет, это не я, – сказала Ванга. – Зовите меня просто Нострадамус.

Григорьев не понял, что услышал, вроде бы девушка улыбалась… Его глаза выкатились ещё больше. «Как у Пикассо, – подумала Ванга. – Под него и работает с этой своей лысиной».

Григорьев ей не понравился. Что-то в его желании быть на короткой ноге чувствовалось скользкое. Вспоминались строчки из какого-то романа: «…он притворялся Пикассо, который притворялся Ганди». Это был как раз тот случай. И даже не в том дело, что хищник рядился не в свои одежды. Куча бабла и куча комплексов.

Ванга ему обворожительно улыбнулась, чем сбила с толку ещё больше.

– Ну что, идёте? – предложил Форель.