вопрос здесь и сейчас. Ты ведь этого хотела, когда шла к моему дому в своем очаровательном пальто с небрежной прической на пустой голове? Разве нет? Ты думала, что я брошусь из окна прямо тебе в объятия и разревусь, а ты будешь успокаивающе гладить меня по спине и тихо шептать: «Все хорошо, Джек. Я с тобой. Теперь все будет как раньше». Так вот мой ответ — не будет. Никогда, мисс Джонс.

Парень внезапно почувствовал очередной прилив сил, который вот-вот вытолкнет из него очередную порцию гнева. Словно какой-то невидимый заслон внутри необычным образом отъехал в сторону, и теперь все старые обиды и нехорошие мысли, покрытые густым слоем пыли, заплесневевшие, с въевшимся в них запахом гнилых яблок и сырости подвала, вырвались на свободу и бесконтрольно летят наружу, в лицо замершей от возмущения Кэти. А Дауни только рад, потому как ощущение, что этот мусор покидает его, ни с чем не сравнимо — это сродни выпитому в обед прокисшему молоку. Тебе плохо, больно, гадко, но долгожданный рвотный позыв уносит с собой тяжесть, и после омерзительного очищения начинаешь чувствовать себя совершенно иным человеком.

— Но ты ведь сильно страдала, правда? Просмотр грустных сериальчиков под хруст попкорна и слезливые звонки подругам — высшая форма страдания. Ведь не один мученик ада не перетерпел больше твоего. Уверен, Данте, услышав это, перевернулся бы в гробу и иссохшими губами заявил: «Да, эта девочка — великая мученица, жаль, я не сделал для нее отдельный, десятый круг». Ты хочешь сказать, что действительно грустила? Это не работает так, мисс. Вы глубоко заблуждались, также как и ваши психологические журналы и депрессивные цитаты фильмах.

Больше Кэтрин сдерживаться не могла. Если поначалу ей овладело дикое, настойчивое желание броситься прочь, то сейчас она готова была дать отпор. Высказать этому самодовольному глупцу все, что думает о нем и его образе жизни, о том, насколько он заблуждается, отталкивая ее от себя:

— Ты… просто мерзавец, Дауни! После всего того, что мы прошли вместе, ты вот так меня предаешь и в чем-то обвиняешь. Да, мне было плохо, неужели я должна была об этом молчать? Мне всего лишь хотелось, чтобы ты завел, наконец, свою черепушку и заставил извилины пошевелиться — подумай, что за чушь ты несешь! Если у тебя сложный период в жизни, не стоит срываться на окружающих. Мы все равно тебя любим и дорожим тобой, что бы ты нам не говорил. Я, Роджер…

— Давай, расскажи мне, как вы прячетесь за соседними спинами! Как тут же бежите под защиту друг друга, когда наступает сомнительный момент, и, найдя желаемую поддержку, говорите с высоко поднятыми головами: «Ты плохой, Джек. Даже Роджер так считает, а значит, что тебе нужно меняться», или: «С тобой что-то происходит, парень. И Кэти тоже видит это». Вот, как вы поступаете на самом деле! Нравится? — Джек сделал короткую паузу, чтобы вдохнуть как можно больше осеннего воздуха и наполнить легкие его обжигающей свежестью. Затем снова пробежался взглядом по покрасневшим глазам девушки, ее влажным и тяжелым ресницам, которые вот-вот выпустят из-под себя крупную слезу, и почувствовал, что хочет уничтожить до конца стоящую перед ним. В прошлый раз слова застряли у него в горле, не позволяя сказать всего того, чего требовалось произнести в ту минуту, а теперь они услужливо вырывались изнутри. Дауни смотрел на Кэти, как паук, наслаждающийся диким страхом в глазах жертвы — а она брыкается, рвется, и не замечает даже, что ее крошечные лапки все сильнее и сильнее затягивает липкая паутина.

у него страшные глаза…

— И у меня не сложный период, Кэти. Ты не понимаешь настоящего значения этого слова, уж поверь мне. Для тебя сложно — это выбрать новую кофточку из пяти почти что одинаковых и жутко дорогих; или же решить, что съесть на ужин — шоколадный торт, о котором ты мечтала всю неделю, против безвкусного овощного салата с сыром. Положить в чай ложку сахара или через месяц приобрести столь желанную фигуру — вот, что является для тебя трудностью. Но ты не понимаешь главного. Не представляешь даже, что кроме твоего тихого и жалкого «сложно» есть и другое, громоздкое и неприподъемное, придавливающее тебя всем своим весом и кричащее в самое ухо так, что барабанные перепонки вот-вот разорвет. Но ты о нем и не слышала. Тебе ведь никогда не узнать, какого это приходить домой и оглядываться, пригибаться вниз, ожидая, что вот-вот в тебя полетит бутылка или что покрепче и, возможно, расколет тебе череп. Когда ты каждый месяц ходишь на могилу матери, которая была рядом постоянно, и вот ее внезапно не стало — садишься на колени и не знаешь, о чем бы рассказать этой серой безжизненной плите — это сложно, мисс Джонс. А еще сложнее просыпаться по утрам и тщетно искать ежедневную порцию жизненного смысла и, не найдя, все равно напяливать на свое лицо человеческую улыбку и выходить к людям. Вот так и живем, Кэти. Но тебе гораздо больнее, правда?

Девушка прислонила ладонь к дрожащим губам, чтобы только сдержать рвущийся наружу вопль. Это было выше ее сил, черезчур колко, чтобы терпеть — и она все же крепко-крепко зажмурилась, чувствуя, как по щекам побежали горячие струи. А Джек только наступает, беспощадно и решительно, заставляя слова собаками впиваться в веснушчатое лицо, не замечая, как сам при этом болезненно бледнеет:

— Ты хочешь, чтобы я пожалел тебя? Бедную маленькую Джонс, которую обидел весь мир. Думала, вечерняя прогулка что-то изменит, Кэти? Если так, то я с радостью тебя разочарую — вы больше не сможете пользоваться мной, ни ты, ни Роджер. Я выхожу из вашего дурацкого кружка, так ему и передай. Случилось, наверное, одно из самых страшных событий в твоей ужасной жизни — глупенький Джек открыл глаза и понял, что его кормят не сладкой кашей, а перемешанной с листьями землей.

Кэтрин заглянула в посеревшее лицо друга и долго молчала, не желая признать, насколько оно изменилось за столь короткий срок. Карие, почти шоколадные глаза, в которые она так глупо влюбилась несколько лет назад, потускнели и превратились в два серых уголька в лунном свете; лицо неестественно втянулось, и тонкие очертания скул завершали полосы впалых щек. «Он пропадает», — подумала Кэти, уже готовая развернуться и уйти прочь, только бы больше не слышать этого голоса и не видеть некогда близкого человека. «Тухнет, как будто скоро исчезнет, и не хочет этого признавать. Ему уже не помочь. Ты слишком далеко