Вначале в МИ-6 истолковали операцию «РЯН» как очередное вселяющее надежды свидетельство некомпетентности КГБ: у организации, с азартом ринувшейся на поиски иллюзорного замысла, останется меньше времени на рутинный шпионаж. Но время шло, гневные выступления с обеих сторон обретали все больший накал, и становилось ясно, что страхи Кремля не удастся рассеять как бесплотные и бесплодные фантазии. Со стороны государства, всерьез опасавшегося неминуемого военного конфликта, все больше приходилось ожидать первого удара. Программа РЯН самым наглядным образом продемонстрировала, в какой опасный тупик завела всех холодная война.

Вашингтонские «ястребы» с их воинственной риторикой лишь подливали масла в огонь советских страхов, и все это грозило закончиться ядерным Армагеддоном. Впрочем, американские аналитики обычно не воспринимали всерьез заявления советских лидеров, выражавших тревогу, так как видели в них намеренное сгущение красок в целях пропаганды, часть давней политической игры, основанной на обмане и запугивании. Тем не менее Андропов был совершенно серьезен, когда утверждал, что США намереваются развязать ядерную войну. И теперь благодаря русскому шпиону британцы об этом узнали.

Америке следовало сообщить о том, что страхи Кремля, хоть и порождены невежеством и паранойей, абсолютно неподдельны.

Отношения между британской и американской разведслужбами немного напоминают отношения между старшим и младшим братом (или между сестрами): это близость — и конкуренция, дружба — и ревность, взаимопомощь — и склонность к перебранкам. В прошлом и Британия, и Америка сильно пострадали от проникновения агентов коммунизма, и ни одна из этих двух стран не могла избавиться от подозрения, что другая страна может оказаться ненадежной. Между ними были подписаны соглашения об обмене перехваченными радиоэлектронной разведкой сигналами, однако информацией, поступавшей от агентурных источников, они делились куда более скупо. У Америки имелись шпионы, о которых Британия ничего не знала, и наоборот. «Продукт», производимый этими источниками, предлагался лишь по «служебной необходимости», а само понятие этой необходимости оставалось весьма расплывчатым.

Данные об операции «РЯН», поступившие от Гордиевского, были переданы ЦРУ в том объеме, который мог сослужить некоторую службу, однако британцы отмерили американцам правду в крайне «щадящих дозах». До того момента материалы операции «Ноктон» распределялись исключительно среди осведомленных читателей из числа сотрудников МИ-у и МИ-6, в особых случаях передавались датчанам в ПЕТ, а также поступали в кабинет премьер-министра, секретариат кабинета министров и МИД. Решение расширить круг этих получателей, включив в него разведсообщество США, ознаменовало важную веху в этой истории. МИ-6 не стала сообщать, ни из какой части света поступил этот материал, ни от кого. Источник был тщательно замаскирован, его роль преуменьшена, а сами данные преподнесены в такой форме, что их происхождение было трудно установить. «Было решено передать полученный материал в разделанном, отредактированном виде, как обычную разведсводку. Нам нужно было замаскировать происхождение информации. Мы сказали, что она получена от сотрудника среднего звена и не из Лондона. Мы добивались максимальной безликости». Однако американцы нисколько не усомнились в подлинности и надежности переданного им известия: было очевидно, что это первосортная, заслуживающая доверия и очень ценная информация. МИ-6 не стала говорить ЦРУ, что секретные данные получены из самых недр КГБ. Но, пожалуй, пояснять это было излишне.

Так началась одна из самых важных операций по обмену разведданными в ХХ веке.

Медленно и осторожно, с тихой гордостью и старательно скрываемым торжеством, МИ-6 начала по капле передавать Америке секреты Гордиевского. Британская разведка давно уже гордилась своим умением пестовать агентуру. Пускай Америка сильна деньгами и технической мощью, зато британцы хорошо понимают людей — во всяком случае, им нравилось думать, что это так. Дело Гордиевского в какой-то мере тешило уязвленное самолюбие англичан, тяжело переживавших позор, каким они на много лет покрыли себя, прозевав Филби, и потому свою новую победу они преподносили с легким налетом британской спеси. Руководство американской разведки было очень впечатлено, заинтриговано, преисполнено благодарности — и слегка раздражено тем, что младший брат явно задается. В ЦРУ не привыкли к тому, чтобы другие ведомства решали за него, какую информацию ему стоит предоставить, а какую лучше придержать.

Постепенно, по мере того как шпионский улов Гордиевского увеличивался в объеме и обрастал новыми подробностями, предоставляемые им данные попадали на верхние этажи американских правительственных кругов и в конечном счете влияли на политические решения, принимавшиеся в Овальном кабинете. Но о том, что у британцев есть советский крот, занимающий очень высокий пост, знала лишь крошечная горстка американских разведчиков. Одним из них был Олдрич Эймс.

После возвращения из Мексики карьера Эймса в ЦРУ пошла в гору. Они с Росарио поселились в Виргинии, в городке Фоллс-Чёрч под Вашингтоном, и в 1983 году, несмотря на довольно пестрый трудовой стаж Эймса, его назначили начальником советского отдела Управления внешней контрразведки ЦРУ. Он продолжал подниматься по служебной лестнице, но недостаточно быстро, и его неудовлетворенность профессиональным ростом не проходила. Росарио согласилась выйти за него, но развод с первой женой сулил разорительные расходы. Эймс завел себе новую кредитную карту — и немедленно влез в долги, накупив новой мебели на 5 тысяч долларов. Росарио была вечно недовольна и ныла, а еще она постоянно звонила родным в Колумбию. Каждый месяц она наговаривала по телефону долларов на четыреста. Квартирка, где они жили, была маленькой и тесной. Ездил Эймс на старенькой и облезлой «вольво».

Годовое жалованье — всего-то 45 тысяч долларов — казалось Эймсу ничтожным (учитывая ценность секретов, с которыми ему приходилось иметь дело каждый день). При новом директоре Билле Кейси, возглавившем ЦРУ в пору президентства Рейгана, работа в советском отделе заметно оживилась: там курировали около двадцати шпионов по ту сторону «железного занавеса». Эймс знал имена всех. Он знал, что ЦРУ перехватывает телеграммы под Москвой и выкачивает обширные объемы разведданных. Он знал, что ребята из технического отдела приспособили товарный вагон для слежки за проходящими составами, которые перевозили ядерные боеголовки по Транссибирской магистрали. Наконец, ему в числе немногих стало известно, что у МИ-6 появился высокопоставленный агент, вероятно, работающий в КГБ, чью личность британцы тщательно скрывают. Эймс знал все эти — и многие другие — секреты. Но, сидя по разным вашингтонским барам за стаканчиком бурбона, он знал и другое, самое главное: он на грани разорения. А еще он мечтал о новой машине.

Прошло полгода, и двойная жизнь Гордиевского в Британии понемногу превратилась в приятную рутину. Лейла с радостью осваивала новую страну, не подозревая о тайной деятельности мужа. Дочери будто в одночасье обританились и уже разговаривали с куклами по-английски. Сам Олег полюбил лондонские парки и пабы, ближневосточные ресторанчики в Кенсингтоне с их запахами экзотических пряностей. В отличие от Елены, Лейла любила готовить и не уставала с восторгом и удивлением рассказывать о том, сколько диковинных ингредиентов можно купить в британских магазинах. Домашнее хозяйство и уход за детьми целиком лежали на Лейле, и она даже не думала жаловаться, а напротив, часто говорила о том, как ей повезло оказаться ненадолго за границей. Конечно, ей недоставало родных и друзей, оставшихся в Москве, но она понимала, что домой они вернутся довольно скоро, потому что командировки у советских дипломатов редко длились больше трех лет. Всякий раз, как Лейла заговаривала о том, как она скучает по дому, Олег старался переменить тему. Он понимал, что когда-нибудь придется открыть жене, что он шпионит на Британию и что они никогда не вернутся в СССР. Но зачем огорчать и пугать ее прямо сейчас? Он говорил себе, что Лейла — хорошая русская жена, и, когда придет время, она поначалу наверняка придет в оторопь и ужасно расстроится, но потом примирится с судьбой. Конечно, рано или поздно придется все ей рассказать. Но лучше уж поздно, чем рано.