родителей и разбил почти всю мамину косметику. В лет восемь тиснул мамины сережки с бриллиантами и подарил их девчонке в школе. Начиная со средней школы, без предупреждения устраивал в доме тусы, во время которых обязательно что-нибудь ломалось, разбивалось или приходило в негодность. Скандалы были, но никогда у нас в семье не вставал вопрос о физических наказаниях. Они были негласным табу.

- Вика, успокойся, - впервые слышу как тюфяк рявкает.

Крайнова упирается лбом мне в спину, горячим дыханием стреляет несколько раз и возвращается обратно на свое место.

- Давай ты не будешь стрелки переводить. Коротко и по существу отвечай. Папа жив и ты знаешь, где он? – выталкиваю слова на рваных волнах дыхания. Обычно такое состояние было, когда приходило сообщение о зацепке. Сейчас оно во стократ сильнее. Будто меня подвесили на крюк за кожу и от меня ничего не зависит. Или сдерут скальп заживо и мягко опустят на землю.

Мать приглаживает волосы и садится за стол. Царственно скрещивает ноги и приосанивается.

- Ты знаешь, что Николай Викторович не прекращал поиски. Несколько месяцев назад детектив сообщил, что один из уличных жителей Греции общими чертами похож на Льва. Был взят биоматериал и отправлен сюда для экспертизы. Родство подтвердилось, - с каждый словом в голосе мамы всё меньше уверенности, а у меня громче звон в ушах. – Николай Викторович немедленно отправился убедить собственными глазами. Меня взял с собой в надежде, что в памяти Льва что-то всколыхнется при виде меня, - замолкает и поджимает губы. Нервно щелкает ногтями, на меня не смотрит.

Я даю ей время собраться с мыслями и сам прихожу в себя. Грудак раздувается от радости, ещё чуть и я впаду в эйфорию как наркоман после вожделенной дозы.

Он жив. Он действительно жив!

- И где он? Почему не здесь? Почему не сказали? – подталкиваю к рассказу.

- Ладно, я скажу всё, но лишь для того, чтобы ты понял нашу позицию. Нет больше того человека, Дем. Нет человека, которого ты знал и которым гордился. Нет больше твоего любимого отца – примера для подражания. Нет передовика журналистики. Есть опустивший на дно бродяга. Он живет на улице, попрошайничает, питается чем придется, пьет и общается с такими же как он. Самое раннее его воспоминание, что проснулся на обочине в одних брюках. Ну и язык помнит. По анализам все не так плохо в плане здоровья, но... – мама ведет головой по кругу и снова приглаживает волосы. Нервничает. - Он не захотел возвращаться к нормальной жизни. Дедушка хотел его вытащить, но Лев предпочел продолжить жить в той клоаке. Ему дали солидную сумму, чтобы посмотреть, что он теперь за человек, куда потратит деньги, улучшит ли свою жизнь. А он купил еды и выпивки для своих сотоварищей и вернулся к привычному образу жизни, - заканчивает глухой вибрацией раздражения.

Я слышу всхлип, задушенный ладошкой. Обернувшись, ловлю воспаленный взгляд Юли. Посылаю ей кривую улыбку – мой максимум по реакциями сейчас, и возвращаюсь к маме.

- Ты его видела?

- Да, Дем, я его видела, хотя лучше бы нет. Патлатый грязный оборванец с бородой без манер и элементарных понятий, - морщит нос, будто учуяла нечто зловонное. - От прежнего Льва там ничего не осталось. Нет его больше.

Я в панцире. Слова бьют наотмашь, а к цели не приближаются. Понимаю значения, но не воспринимаю. Их нельзя принять.

Папа есть. Неважно, что с ним, и где он живет. Плевать мне на его внешний вид и умение есть ножом и вилкой. Он не стал для меня мусором. Но четко осознаю - для деда и мамы стал.

Чувствую мягкие поглаживания по спине, чувствую, что ни разу это не работает.

- И что дальше? Просто оставить его там? – ору не своим голосом.

- Так надо, Демьян. Тебе не понять всего, но ты должен принять и понять, - жестко осаждает мать и поднимается на ноги. – Его положение останется без изменений, за ним будут приглядывать.

Мир сужается до её слов. Гребаный мир крошится на части, и я вместе с ним. Боль шарашит по телу. Я мечтаю отключиться, вырвать ко всем чертям нервы и остаться тупо оболочкой. Лучше бы мне все кости на поле перебили и оставили додыхать.

Надсадно выдыхаю, слепо смотря на красивую и ухоженную женщину перед собой.

- Новый бутик с прилегающей выкупленной парковкой – это плата за молчание? Да? – спускаю эмоции с цепи.

- Сын, ты пойми, я подумала о нашем с тобой будущем. Ты хочешь пойти по стопам Льва и стать международником, а какое будущее тебя ждет, если все узнают? Ты будешь не сыном пропавшего корреспондента, а сыном алкоголика, скитающегося по улицам с себе подобными! В нашем мире репутация и умение держаться решают, сын. Ты сам это знаешь. Ты играешься в своём универе в популярного парня! А теперь подумай сколько слухов и грязи выльется на нашу семью. Конкуренты твоего деда придадут огласке каждый факт о новой жизни твоего отца, вывернут самым неприглядным образом, что мы никогда не отмоемся! Никогда, слышишь? – надрывается, краснея. – Хочешь, чтобы тебе прохода не давали, а нашу фамилию полоскали? Ты хочешь закончить жизнь местечковым фотографом? Хочешь всю жизнь фотосессии беременяшкам устраивать? Пойми, я о тебе думала. Твой отец больше не тот человек, он предпочел жить как живет. Даже не проявил интереса к моим рассказам о нашей жизни! – звенит визгливо.

- О себе, мам, ты пеклась о себе. Быть вдовой международника престижней, чем бывшей женой алкоголика? Подружки пальцем тыкать и шушукаться за спиной не будут, в салоне красоты не подстригут криво? Это я должен понять? Что я, бл…, должен понять? – выдаю оглушительно громко. - Что ты продалась за плюшки? Что у деда репутация и страх, что акции пойдут вниз, я должен понять? Что ты больше четырнадцати лет жизней, моей и его, черт возьми, продала? Извиняй, мамуль. Я у тебя не настолько гений. Местечковый у тебя сын. Можешь своему благодетелю передать, что нет меня больше ни для тебя, ни для него.

- Дем…

Она подбегает и хватает меня за руку. Откидываю. Мерзко терпеть прикосновения. Мерзко дышать с ней одним воздухом.

- Адьос. Счастливо оставаться. А ты, Олежик, подумай почему она не взяла твою