К моему удивлению, дом оказался более-менее приличным, а двор пустынным. На скамейке сидела мамочка, уставившись в телефон, и ногой покачивала коляску.

На всякий случай я уточнила у нее номер дома, а потом добавила:

— А вы не знаете, кто живет в двадцать седьмой квартире?

— Сдается, — коротко бросила она и опять уставилась в экран.

Значит, сдается… Я медленно пошла к подъезду. Если сдается — там никого нет. Хотя кто знает, квартиру могли пересдать.

Когда я позвонила, дверь распахнулась почти сразу. На пороге стояла крепкая высокая старуха, она бдительно осмотрела меня с ног до головы.

— По поводу съема? — уточнила она.

Я ей не понравилась.

— По поводу бывшего жильца, — сказала я. — Леонарда.

— Ничего не знаю, — она так уверено отрезала, что стало ясно, знает она много чего, только не хочет делиться.

Я не дала захлопнуть дверь перед носом. Старуха была сильнее меня, но я настойчивей. Подставив кроссовок между косяком и дверью, я выпалила:

— Мне нужно увидеть квартиру! Я Оливия, — добавила я. — Из «Авалона», он там работал.

Лицо старухи вытянулось, и она приоткрыла дверь. Молча пропустила, и я вошла в прихожую.

Я ощутила вкус к тому, чтобы ссылаться на мальчиков — удобно. Мне гадости только за спиной говорят — в глаза не смеют.

— Я осмотрюсь?

Старуха кивнула, и я нерешительно прошлась по полупустым комнатам.

Квартира была самой обычной.

Двухкомнатная, просторная для одного. На кухне дешевые шкафы «под дерево», недорогой линолеум, деревянная вешалка «с рогами» в прихожей. Я таких сто лет не видела. Но все чистое и приятно пахло, словно здесь регулярно проветривали.

Я прошла в комнату и порадовалась: мебели мало. Письменный стол, кровать, шкаф для белья. Хозяйка терпеливо ждала, пока я все изучу.

Я выдвинула верхний ящик стола. Чехол от телефона, старый бумажник — пустой. Зарядное устройство, но телефона нет, несколько папок для бумаг. Старый ежедневник в толстой обложке. Его я выложила на стол и продолжила осмотр.

В среднем ящике обнаружилась бутылка-фляжка из-под коньяка и записная книжка. Последнюю я забрала тоже. В нижнем ящике лежал ворох грязных носков. Какая гадость.

Я задвинула ящик ногой и полезла в шкаф. Полотенца, одежда, постельное белье. Ничего интересного. Под кроватью было пыльно, в углу сидел паук. На подоконнике за шторкой горшок с алоэ. Наверняка хозяйкин.

Под бдительным взглядом старухи я прошла во вторую комнату.

Эта комната была меньше. Серо-коричневые бархатные шторы с узором выглядели, как из прошлого века. Обстановка из восьмидесятых. Здесь стоял старый диван, скрипучий даже на вид, на нем стопка одеял. Даже цветка на подоконнике нет. Выходит, записная книжка и ежедневник — весь мой улов.

У Леонарда даже вещей толком не было.

Ах да, еще ванная!

Там я без интереса оглядела несколько флаконов на бортике ванной. Сама она была в плохом состоянии: со сколами, эмаль пожелтела. Кафель был холодным и старым, словно в морге или больнице. Стыки между плитками черные от грязи.

Мельком глянула в мутное зеркало и опустилась на колени, заглядывая под ванну. Там, широким монтажным скотчем к дну ванны был приделан объемный пакет. Вот так находка!

Я улыбнулась. Привет, клад!

Осторожно, словно это бомба, я отлепила скотч и выпрямилась с пакетом в руках.

Жесткий хрустящий целлофан оказался старым пакетом из супермаркета. Внутри не только бумажки, а и что-то тяжелое. Наощупь казалось, там что-то большое.

Заметив у меня неопознанный пакет, старуха забеспокоилась.

— Не волнуйтесь, я заберу, — пообещала я.

Я прихватила ежедневник, книжку и спустилась вниз.

Спряталась от вновь зарядившего холодного дождя в салоне машины и разложила находки на соседнем сидении. Пакет смотрю первым. Я положила сверток на колени и осторожно развернула.

Шум дождя, стучащего по капоту и крыше, стал громче. Или это я перестала дышать.

Внутри пистолет и две обоймы.

Бумаги.

Тощая пачка долларов, стянутая резинкой.

Я выгребла бумаги и быстро просмотрела, листая.

Всего пять листов, на каждом записаны наблюдения. Много-много, мелким почерком, почти нечитаемым, но я разобрала несколько слов. «Авалон», Оливия — это записи обо мне. Леонарду не с чего упоминать меня, кроме как в связи с нашим делом.

Я быстро пролистала ежедневник и записную книжку, но там ничего интересного не было. Незнакомые имена и телефоны, списки дел, ставки — он играл на спортивном тотализаторе.

Под шум капель об лобовое стекло я вернулась к листам из нычки. Руки дрожали, когда я встряхнула тонкие страницы, исписанные синей ручкой.

Первый лист был заполнен информацией, которую я знала — это были мои показания. Но я внимательно дочитала до конца — и была вознаграждена. Там были его замечания и наблюдение: «врет», «что-то скрывает», «подавлена».

На втором и третьем листе он расписал свои предположения. Это Леонард рассказал мне на поляне: как он дошел до того, что мы трое что-то скрываем. Он изучил покрышки машин мальчиков, следил за сотрудниками клуба. Как я теперь узнала — еще и осторожно расспрашивал их, платил за информацию. В конце было написано «ребенок?» и слово трижды обведено в кружок.

До Леонарда дошло, что проблема была в ребенке. Это было очевидно многим, кто жил и работал в «Авалоне», на людях в положении я не появлялась. А потом ни живота, ни ребенка… Многие знали, что я беременна — такое не скроешь. Наши близкие, сторонники, некоторые сотрудники, мой врач. Я нахмурилась, обдумывая это. Но ведь это значит, что только кто-то из них мог донести нашим врагам о моей беременности.

Кто-то из близких нас сдал. Или стал врагом сам. Кто?

Я лихорадочно обдумала варианты. Не врач, это точно, она бы не стала рисковать. Сотрудники вряд ли, только, как исполнители, один из них подсыпал траву мне в пирожные. Знать бы еще, почему, какой у него мотив, вдруг его заставили? Жаль, мальчики сожрали свидетелей.

Друзей у мальчиков нет.

Я почти не выходила — было тяжело, я стала капризной, быстро уставала. А перед этим токсикоз, я два месяца лежала пластом. Гуляла на заднем дворе, где меня почти никто кроме приближенных сотрудников не видел. Еще была встреча с Сергеем, на которой я присутствовала. Он заметил, поздравил меня, а я улыбнулась…

Это мог быть кто угодно. Я вернулась к чтению.

На четвертом листе оказалось описание ночи, когда он нашел могилу под яблоней. У меня прихватило сердце, но я продолжила читать, прижав ладонь к груди.