утренний заплыв в Тибре. Это его освежило и взбодрило. «Буду делать это чаще, хоть вода и выглядит отталкивающе»[550].

Он больше узнал о прежнем жителе своей кельи, однопартийце, приславшем ему длинное машинописное послание. «Я знал, что кто-нибудь поселится после меня в Винья Пиа», — писал Вальтер Рауфф «дорогому товарищу Рейнхардту»[551]; ему не удавалось понять, кто такой этот австриец, пока Пруссачка не намекнула, что Рейнхардт — это Отто Вехтер. Рауфф служил вместе с Отто в Италии в конце 1944 года, командовал эсэсовским отрядом Gruppe Oberitalien-West в Милане. Он сообщил Отто свой сирийский адрес (п / я 95, Дамаск) и дал советы о жизни в Риме, предупредив, что она будет нелегкой: примите свое положение, но сохраняйте «непоколебимую стойкость», соглашайтесь на любую работу и не тратьте время на ностальгию по прежним временам.

Дамаск очень ярок, писал Рауфф, но попасть туда немцам нелегко, а Отто, вероятно, и нежелательно. Там оказывались, скорее, «авантюристы и отребье»[552], прохвосты, вредившие репутации немцев в арабском мире. Рауфф выражал надежду на постепенное воссоединение «сил добра», настоящих мужчин. Меньше чем через год после этого письма Рауфф покинет Сирию и проберется в Южную Америку, в конце концов он осядет в Чили. В одном рассекреченном документе ЦРУ содержатся подробности о герре Рауффе — эсэсовце, «придумавшем газенвагены для умерщвления евреев и инвалидов»[553]. Из другого источника я узнал[554], что он, по слухам, сотрудничал в 1958–1962 годах с разведкой ФРГ, в дальнейшем служил старшим советником правительства президента Пиночета, оставался на свободе и так и не подвергся экстрадиции. Умер в 1984 году.

У Отто сложился распорядок дня. Рано утром он делал зарядку на крыше монастыря, перед большим окном. «Перестал бегать, — сообщал он Шарлотте, — слишком быстро снашивается обувь»[555]. В 8:30 он завтракал, потом писал и занимался итальянским, чинил носки, чистил обувь. В 12:30 обедал, после еды дремал, потом гулял по городу, заходил на почту, с кем-то встречался — с кем именно и зачем, не уточнялось. Отто опасался слежки и перлюстрации своих писем. Для экономии денег и поддержания формы он ходил в город на встречи пешком, знакомясь заодно с разными районами Рима. Вечером торопился обратно, ужинать — «обычно трусцой вдоль трамвайных путей, по улице, усаженной пальмами».

Денег было в обрез. К середине мая у него оставалась одна купюра в 5000 лир, примерно 8 долларов, что требовало жестокой экономии. Деньги были нужны не только на автобус (60 лир до центра города), газеты и марки, но и на документы и билеты, чтобы оказаться на миграционном пути рейха. Срочно требовалась оплачиваемая работа. Один знакомый («Детеринг») считал, что на ее поиски уйдут месяцы, другой утверждал, что в Австрии перспективы лучше. Один итальянец предлагал торговать лекарствами, вот только для этого требовалось «много долларов», которых у Отто не было. Без документов можно было рассчитывать только на случайную подработку на подхвате, но в мае не находилось и ее.

Шарлотта сообщала о семье, о здоровье Йозефа, о своих родителях, сестрах Отто, детях. 16-летний Отто-младший мог бы навестить отца в Риме, писал Отто, соблазняя «едой и жильем»[556]: в Винья Пиа помещался сиротский дом, где семьдесят юношей учились фермерству. Дисциплиной там не мучили, молитвами тоже, преобладала средиземноморская расхлябанность. Отто-младший мог бы учить итальянский и плавать с отцом в Тибре — грязном, зато настоящем, счастливом сочетании «солнца и воды».

Шарлотта в письмах часто жаловалась на дурное настроение, усталость, разочарование: «Последние четыре года меня перемололи». Настроение то и дело менялось, нервы были на пределе, она сравнивала себя с «готовой лопнуть натянутой резинкой»; жизнь в Зальцбурге тоже была нелегкой. Из-за клопов, обнаруженных в спальне у сыновей, ей пришлось отложить поездку в Вену; Отто и Шарлотта обсуждали сравнительные достоинства различных средств борьбы с напастью и нахваливали ДДТ — дешевый чудо-химикат без запаха, безвредный для человека[557]. Отто советовал прибегнуть к нему. Шарлотта тревожилась, что за газовую обработку придется выложить не меньше 500 шиллингов[558]. У Отто были свои проблемы: в его келье кишели zanzare, комары.

В переписке всплывает имя Норы из Больцано. Пробыв в Риме неделю, Отто послал ей стихотворение, в котором тепло благодарил за доброту, кров и стол, за «сердце, полное страсти»[559]. Он уверял Шарлотту, что когда Нора навестила его в Риме, он «был холоден» и избегал всех «неприятных тем» (намек на ссору двух женщин в Больцано в апреле). «Наше приключение несколько состарило Нору», — предполагал Отто. Шарлотта отвечала, что больше на него не сердится, однако вернулась к этой теме в следующем письме. Нора к нему по-прежнему неравнодушна, но «нас это не касается». «Мне не за что тебя осуждать», — писала она и разрешала ему «забавляться». «Какая хуцпа, как сказали бы евреи», — писал он в ответ. Его излишества с женщинами сводятся к чаепитиям с шестидесятипятилетними, Шарлотте не из-за кого беспокоиться. «Меня сдерживают пустые карманы, вновь обретенная вера и великая любовь к тебе», — уверял он ее.

Шарлотта старалась не сидеть без дела. Она выбралась в Вену, побывала в театре и на «Юлии Цезаре» в опере. Посетила в Зальцбурге Фестшпильхаус, где слушала Девятую симфонию Бетховена и Шуберта; дирижировал Йозеф Крипс[560], один из немногих австрийцев, которым разрешалось выступать, потому что его отец был евреем, а значит, при нацистах ему запрещалось работать. Она восторгалась «Эгмонтом» Гёте на музыку Бетховена, писала Отто, что это — «произведение для нашего времени»[561], напомнившее ей о его любви к прежней работе, с которой он так не хотел расставаться.

Отто совершал недалекие велосипедные поездки. Он побывал в образцовом городе Муссолини среди холмов Кампаньи юго-западнее Рима, «напоминавшем великие постройки Нюрнберга», а ныне превратившемся в город-призрак, населенный редкими беженцами из Истрии. Вместе с неким Лейтом, еще одним старым товарищем, он лазил на Монте Каво, где стоит древнеримский храм Юпитера, превращенный в постоялый двор. Там они сидели в саду, наслаждаясь видами на Кампанью, Рим и море; если посмотреть в другую сторону, то можно было полюбоваться озером Альбано и Кастель-Гандольфо, летней резиденцией папы. «Лейт стоял и провожал мрачным взглядом»[562] дипломатические машины, вспоминая прошлое, Июльский путч, работу в немецком посольстве в Риме, службу штурмбаннфюрером СС[563]. На террасе маленькой траттории они выпили полбутылки «янтарно-желтого вина», а потом вернулись в город. Единственное, что подпортило тот день, — звуки «Интернационала» из громкоговорителей на фестивале мира, устроенном ненавистными