очень горжусь моим поступком, — сказал Хорст об акте возврата. — Я сделал это ради матери».

По словам Хорста, он ничего не знал об утверждениях профессора Коперы относительно других картин, включая Брейгеля и Фалата. Эти утверждения были воспроизведены прессой, сначала польской, а потом в статье в «Файненшл Таймс»[585]. Газета осторожно писала: «шедевр» мастера Ренессанса Питера Брейгеля Старшего «Битва Масленицы и Поста», висевший в венском Музее истории искусств, стал объектом «спора о собственности» между Австрией и Польшей. «Если картина была незаконно перемещена из Кракова в Вену, то это обернется крупным скандалом в мире искусства», — сказал газете историк искусства из Кембриджского университета. Тут важно это «если»: наряду с оригиналом Брейгеля Старшего существует десяток, если не больше, копий этой картины, созданных его сыном Брейгелем Младшим; не исключено, что Шарлотта позарилась на одну из них. Музей истории искусств настаивал, что картина экспонируется в его галерее уже более двухсот лет. Национальный музей в Кракове мог лишь подтвердить, что располагал картиной в 1939 году, но не уточняя, какой именно версией. Вскоре после нашего с Хорстом посещения Музея истории искусств картину ненадолго удалили из экспозиции. Теперь она висит на прежнем месте.

Любовь Шарлотты к искусству и страсть владеть им отразилась на следующем поколении семьи. По случаю брака каждого из шести детей она дарила новобрачным что-нибудь из своих давних приобретений. Хорст обмолвился о деревянной скульптуре, подаренной кому-то из его братьев, и прислал мне ее маленькую выцветшую фотографию.

Святой Георгий, поражающий змея, по-прежнему принадлежит кому-то из членов семьи, не намеренному с ним расставаться. Хорст не исключает, что это работа Фейта Штоса[586], возможно, из краковского музея или собора или из какого-то иного места. Он высказал надежду, что «первоначальное расположение» и владелец будут определены «как можно скорее», чтобы скульптуру можно было вернуть. По словам Хорста, его усилия по возвращению различных предметов принимаются некоторыми родственниками в штыки. Его невестка этим «сражена», а одна из сестер обозвала его «Иудой, предателем семьи». Другая впала «в глубокую депрессию».

Сам Хорст, по его утверждениям, отклонял подобные дары Шарлотты, ничего не отдававшей просто так. Он считал, что лучше избегать даров, которые преподносятся в расчете на «взаимность». Правда, после ее смерти ее имущество и ряд ее бумаг достались именно ему. «Я всем обязан ей», — часто повторял мне Хорст. Замок был приобретен на полученное наследство; Хорсту достались также письма и дневники. При жизни Шарлотта не хотела с ними расставаться, но посмертно доверила свое сокровище «любимому сыну».

29. Июнь 1949, Рим

Первый день июня Шарлотта провела, лежа в постели. В первом из девяти своих писем к Отто за тот месяц она жаловалась на невероятную усталость. Предыдущий вечер она провела на митинге в Зальцбурге, организованному новой политической партией Союзом независимых (Verband der Unabhängigen, VdU)[587]. «Напоминанием о былых временах» назвала она эту партию, так как среди ее сторонников было много пораженных в правах бывших нацистов, которые утверждали, что в Австрии их преследуют более жестоко, чем где-либо в мире[588]. VdU давно исчезла, влившись в Партию свободы (FPӦ), вошедшую со временем в правящую коалицию[589]. В ту пору павшей духом Шарлотте все действовало на нервы, кроме VdU.

Тем временем Отто мучился в Риме от зноя. «Солнце рубит, как меч, с девяти утра, и днем в комнате такая нестерпимая духота, что остается только лежать». Нуждаясь в свежей одежде, он просил Шарлотту прислать рубашки и пиджаки. Он мечтал о легком одноцветном фланелевом пиджаке из «Ланца»[590], зальцбургского магазина, где одевались Герберт фон Караян и Марлен Дитрих. Рубашки он предпочитал желтого цвета, подходящего ко всему, но не возражал и против клетки — на ней не видно грязи.

Отто продолжал уверять жену, что любым путем найдет работу и добудет документы для отъезда за границу. При этом он напоминал ей о реальной опасности и о необходимости соблюдать осторожность в переписке. На одном из ее писем он заметил печать цензора, поэтому писал об угрозе, которая может произрасти из случайной оплошности.

В июне он писал Шарлотте дважды в неделю, повествуя о своей каждодневной жизни, о состоянии здоровья, о настроении. Жаловался на небольшое несварение желудка и на вынужденное прекращение утренних пробежек из-за отсутствия обуви. «Устал как собака», — написал он 9 июня, объясняя свои проблемы со сном шумом, поднимаемым ночью соседями по монастырю. Монашки — и те жаловались на шум.

Продолжались встречи со старыми знакомыми. 12 июня он снова виделся с «Лейтом», теперь представлявшим в Риме германский и австрийский бизнес — тот жил в дорогом отеле и не экономил на питании. Они превосходно отужинали: закуски, спаржа и крабы, чудесное Соаве, совсем как раньше. Разговор шел о перспективах будущего, но без подробностей, так как присутствовали дамы. Жена «Лейта» осталась в Южном Тироле, где торговала высококлассным китчем, муж же предпочел эмигрировать, так как боялся новой войны в Европе (о ней все время предупреждали итальянские газеты).

«Я так к тебе рвусь», — писала Шарлотта Отто в середине июня и сознавалась в «ужасном страхе», что они больше не увидятся. Она чувствовала себя «раздавленной» отчаянием и безнадежностью ситуации, но надеялась, что муж в конце концов окажется рядом с ней и встреча окажет «позитивное влияние». Она часто вспоминала былые времена, особенно Лемберг. Ее интересовало, думает ли Отто когда-нибудь о них, грустит ли.

Изредка сквозь мрак проникал лучик света, падавший на их переписку. Десятилетний Хорст, гордость и радость матери, впервые побывал на концерте и внимательно слушал музыку. 22 июня его ждал вступительный экзамен в новую школу: «В 8 часов утра скрести за него пальцы»[591].

Отто находил способы заполнять часы ничегонеделания. Побывал на церемонии канонизации монахини XIX века, которую проводил на площади Святого Петра папа Пий XII. В компании L, или Пеццо Гроссо, Крупной Рыбы, и его супруги он наслаждался пышным зрелищем, средневековыми костюмами и яркими красками. Гораздо меньше его увлекла мысль Пеццо Гроссо, что неплохим вариантом могла бы быть Сирия, если решить проблему с документами.

При поддержке Пруссачки и найденного ею итальянского юриста. Отто начал работать над крупным проектом перевода с немецкого на итальянский. Работа не оплачивалась, но сулила «возможности», хотя надежда была смутной, перспективы размытыми. Из-за такой занятости он на неделю отказался от плавания и пропустил большой военный парад 1 июня, когда низко над Римом пролетали самолеты.

Он