Чем ниже мы опускались, тем чётче вырисовывались контуры огромных камней, лежавших на вершине горы. До дна оставалось десять… семь… пять… три метра. Ближе подходить было опасно, и командир дал реверс вертикальным винтам, чтобы погасить инерцию «Севера-2», а потом вывесил его «в ноль». Аппарат завис в двух метрах над грунтом.

Передо мной лежали груды каких-то плоских темно-серых глыб. Кое-где между глыбами белел песок. Он был белый-белый, как сахар. Я заметил на поверхности песка знаки ряби – следы несильного течения. Это не удивило меня. На подводных горах я видел следы гораздо более сильных течений. Скорее наоборот: я удивился тому, что течение на горе «1022» было очень слабым, и аппарат легко справлялся с ним.

– Куда пойдем? – спросил меня командир.

– Давай на север, быстрее выйдем на склон, – предложил я. – Только не отрывайся далеко от грунта.

– Постараюсь.

Командир развернул подводный аппарат и повел его точно на север, поглядывая на репитер гирокомпаса, прикрепленный рядом с центральным иллюминатором. Я прильнул к иллюминатору. В двух метрах от меня находился таинственный мир, который первый раз увидел человек. До сих пор к вершине подводной горы «1022» проникал лишь ультразвук, посылаемый эхолотами. Что он мог дать ученому? – Лишь жалкую копию реального ландшафта. Теперь, добравшись до вершины горы в подводном аппарате, мы увидели, каков этот ландшафт на самом деле.

То, что мы видели перед собой, разительно отличалось от других горных ландшафтов подводного мира. Здесь всё выглядело сумрачно и сурово. Черно-серые цвета глыб и скал оживляли лишь белые губки. Они были огромные, с бочку. По форме губки тоже напоминали бочку, с отверстием посередине. Встречались и плоские губки, но реже. Кое-где к скалам прикреплялись изящные веточки горгонарий. Они были похожи на засохшие деревца в пустыне. Однажды я заметил широкое морское перо, прикрепившееся ко дну толстой подошвой. Изредка попадались морские звезды бризингииды. В отличие от морских звезд, живущих на мелководье, бризингииды лежали на спине, подняв лучи кверху. Видимо, отчаявшись найти что-нибудь съедобное на дне, звезды рассчитывали поймать какую-нибудь живность в придонном слое воды. Губки, горгонарии, морские звезды, да еще морские лилии коматулиды и актинии – вот и всё разнообразие донного населения. Каждый организм находился в десяти, а то и в двадцати метрах один от другого. Редко, когда рядышком располагались два или три животных. Животные на вершине горы явно испытывали недостаток пищи и потому расселились свободно, чтобы не мешать соседям в борьбе за существование.

Как ни интересно было наблюдать за донными животными, всё же основное моё внимание было сосредоточено на скалах и валунах. Они были изъедены какими-то странными кавернами, как будто резец краснодеревщика выбрал на поверхности неглубокие желобки и канавки. Были ли это следы растворения? Я не был уверен в этом. Были ли эти породы известняками? Я не мог ответить и на этот вопрос.

Самым интересным был цвет скал и валунов – темно-серый, почти черный. Оттого и весь ландшафт выглядел очень мрачно. «Что бы это могло быть? – размышлял я. – Уж не корка ли марганца?» Я знал, что на ложе океана есть скопления железо-марганцевых конкреций, но залегают они на глубинах около 5 километров. А тут всего тысяча. Чтобы проверить свою гипотезу я решил рискнуть:

– Гена, давай стукнемся тихонько, а?

– Зачем? – не понял командир.

– Попробуем скалу на прочность. Может быть, отколется кусочек?

Хотя «Севере-2» имел манипулятор, он не мог мне помочь – слишком слабый. Скала монолитная, манипулятор ничего не возьмет. Мы это предвидели и заранее приварили к подводному аппарату крепкий обруч, а снизу к нему привязали сетку. Получилось нечто вроде сачка.

Командир выбрал тонкий козырек скалы и поддел его обручем. К нашему удивлению, кусок скалы легко откололся и упал в сетку. Ценный образец породы был взят! Та легкость, с какой откололся кусок породы, навела меня на мысль о самой породе:

– Базальт так легко не колется.

– Что же это?

– Больше похоже на туф.

– Почему не известняк?

– Потому что на изломе известняк белый, а тут серый.

Пора было всплывать. Мне не терпелось поскорее взять добытый образец в руки, но я предупредил командира:

– Всплывай потихоньку, чтобы образец не выпал из сетки.

– Не выпадет, – заверил командир, – сетка глубокая.

Как только «Север-2» подняли на борт «Одиссея», я выскочил из люка и бросился к сетке. Меня уже поджидал начальник рейса. В руках он держал большой кусок черной породы.

– На, изучай, – сказал он, протянув мне камень.

Я схватил камень и помчался в лабораторию. Капнув на срез соляной кислотой, я увидел: не шипит. Значит, не известняк, скорее всего туф, как я и предполагал. Ну, а главное – серый туф был покрыт толстой, в полсантиметра, черной бугристой коркой.

Полистав книгу Меро «Минеральные богатства океана», я узнал, что в корках и конкрециях, поднятых с некоторых подводных гор Тихого океана, очень велико содержание ценнейшего металла – кобальта (до 2 % и более). На фотографиях, приведенных в книге Меро, эти кобальтоносные «картофелины» выглядели точно так же, как и наши образцы. Тут я догадался, что мы нашли, по-видимому, не обыкновенные железо-марганцевые конкреции (их много по всему океану), а особенные – кобальтоносные.

Выслушав мой рассказ, Анатолий Андреевич, как говорят, сразу врубился. Он дал команду обследовать еще несколько подводных гор, расположенных к западу от горы «1022». Неделя прошла в интенсивной работе: погружения, промеры, драгировки. На каждой из обследованных подводных гор мы обнаружили драгоценные черные «картофелины». Площадь, на которой были распространены кобальтоносные конкреции, превышала площадь Московской области Речь могла идти о новой океанической рудной провинции!

В Министерство геологии СССР была отправлена шифрограмма. Быстро пришел ответ: «Ждем образцы и подводные фотографии с указанием координат».

По возвращении в Москву я сделал доклад о найденных нами кобальтоносных конкрециях на Ученом совете ВНИРО. Я думал так: «Хоть не рыба, а всё-таки открытие. На страну работаем! Может, премию дадут?».

Однако представитель Министерства геологии СССР, который был приглашен на заседание Ученого совета, остудил мою голову:

– Кто Вам поручал делать геологические открытия? – неожиданно заявил он. – Вы – рыбники и должны были искать рыбу, а месторождения кобальта должны открывать геологи!»

На меня словно вылили ведро холодной воды. «Еще и виноватым остался, что для своей страны месторождение кобальта нашел», – подумал я.

Всё-таки нашлись люди, которые отнеслись к этому открытию иначе; первый среди них – заведующий лабораторией промысловой океанологии ВНИРО профессор Давид Ефимович Гершанович. Он позвонил своему старому знакомому, директору ленинградского института ВНИИокеангеология профессору Грамбергу и договорился с ним, что я приеду в Ленинград и сделаю доклад в этом институте. И образцы конкреций привезу и подводные фотографии тоже.